Нобелевский тунеядец

— И я, — поддакивал я, — я вашу тарабарщину чухонскую лучше понимаю, чем речи всех этих холоповых, якименко, смолянов...

Мы смеялись, чокались, хлопали друг друга по плечу, а хозяева российской словесности глядели на нас подозрительно и в то же время с облегчением: дружба литератур преодолела очередной кризис и крепла на глазах.

Сейчас мало кто помнит, что, кроме Хрущевской, была еще короткая Брежневская оттепель — именно в 1965 году. Тогда разрешили к печати роман Булгакова "Мастер и Маргарита", Солженицына выдвигали на Ленинскую премию, Бродского выпустили из ссылки, перестали расстреливать валютчиков. Но длилась эта оттепель недолго.

Обе очереди вдруг всколыхнулись, сдавились к приоткрывшимся дверям банка. Сжимая в поднятых над головой руках портфель и пачку бумаг, оттуда вырывался помятый и взлохмаченный человек. Я узнал Булата Окуджаву. (Мы жили однажды вместе в Комарово.)

— Вы тоже в Чехословакию?

— Нет, в Польшу.

— Когда же вы заняли очередь?

— В семь утра.

— В семь?!

— У меня уже опыт. Пятница — самый страшный день. Должны получить и те, кто уезжает сегодня, и субботние, и воскресные. Но не волнуйтесь — дождетесь и вы.

— Банк через час закрывают.

— Это ничего, ничего...

Похоже, что обе очереди тоже прониклись каким-то фаталистическим спокойствием. Люди расслабились, обмякли, начали негромко переговариваться. Передо мной стояли два седеющих толстяка в пестрых распашонках.

— Так вы из Киева? — говорил один. — А я из Казани. Бывали, бывали мы у вас в Киеве. Декада татарской литературы и искусства. Как нас ваши там принимали! Какие пиры закатывали! В одном совхозе быка зажарили к нашему приезду. В другом — экспортного осетра не пожалели. И девки всюду такие ядреные, такие верткие, так глазами зиркуют, так бередят. Уж мы дома неделю после этой декады в себя приходили.

Киевский самодовольно хмыкал, оглаживал пальмы на животе.

— А потом, как положено, устроили украинскую декаду у нас, — продолжал казанский. — Ну что мы могли? У нас Союз писателей беднее, нет таких возможностей. И решили мы взять оригинальностью. Специально для этой цели позвали режиссера-еврея и все сделали, как он придумал. Вот представьте: приземляется самолет, спускается по трапу украинская делегация, и кто же ее встречает? Один-единственный татарский мальчик с одним-единственным цветком в руке. "Вы, — говорит, — украинские писатели? Мне поручено вас встретить". У гостей лица вытягиваются, не привыкли к таким встречам, переглядываются. Но делать нечего — бредут к дверям аэропорта. И тут!..

Он попятился из очереди, раскинул руки, задрал лоснящееся, круглое лицо, зажмурился.

— Тут все двери аэропорта разом распахиваются, и выходим все МЫ! С букетами! С корреспондентами! С кинокамерами! И девки с бубнами! И на украинском языке кричим: "Ласково просимо!" И как они все засияли!.. Как зааплодировали! "Гости дорогие, — говорим, — все-все у нас готово, все расписано. Сначала — в гостиницу, там вещи оставите. Потом — венок к памятнику Ленину. Это у нас быстро, совсем рядом, на той же площади, что и ресторан. А потом, конечно, — перекусить с дороги". Но и в ресторане у нас сюрприз припасен был. Стоят на столе две бутылки "Столичной" на всю толпу, какие-то помидорки нарезанные, лучок, чуть-чуть колбаски. Наш председатель поднимает тост, начинает речь говорить. Десять минут говорит, пятнадцать. Потом садится. Гости выпивают, но на лицах опять — уныние, испуг. Ковыряют помидорные ломтики, за колбаску начинают бороться. И тут снова!.. Двери распахиваются, и!.. Официантки одна за другой, блюдо за блюдом — поросята, куры, карпы, пироги с грибами, пироги с рисом. И водка, и коньяки, и вино! И так все засияли, так бросились обниматься и чокаться, так растрогались, а двое даже прослезились. Нет, что ни говорите: много вреда от евреев, а совсем без них тоже нельзя — как ни кинь.

Хотя в детстве мне не раз доводилось слышать "жида", я не думаю, чтобы обидчики так уж проницательно могли распознать во мне еврейские гены. Они просто слышали правильную русскую речь, и, как ни дико, именно это служило для них главным доказательством еврейства, которого не могли перевесить ни русское имя, ни русский нос картошкой, ни наличие русской родни.