Ночь

– Бери все лекарства, бродяга. В антибиотиках то погано, что они не действуют, если весь курс не проколешь. – Ее глаза почти яростно светились, когда она озвучивала свое разрешение. – Когда-нибудь занесет тебя на наш элеватор – научишь, как в собаку превращаться. Когда сам научишься. Лечи свою подругу.

Я спускался по лестнице растерянный. Добро в людях всегда производит большее впечатление, чем зло. Его как-то меньше ожидаешь.

То, что было дальше, напоминало дурной сон – так бывает с неприятными вещами, которые судьба заставляет тебя сделать только один раз. Герда спала с полуоткрытыми глазами – будем называть это сном, хотя слова «потеря сознания» или «лихорадка» лучше описывали ее состояние. Я вымыл руки, нож и ножницы. Смазал их остатками Teacher’s. Застелил постель целлофановым пакетом, в котором хранил в рюкзаке белье. Распечатал шприц. Сделал две инъекции в ткань вокруг будущего разреза. Затуманенный разум задался вопросом, нужно ли колоть новокаин в ссохшуюся и пожелтелую лапу, от которой воняло гнилью, но я как-то вовремя очухался, сообразив, что там никакой чувствительности уже не осталось.

Потом я надрезал кожу по кругу – это было похоже на отделение кусков шерстяного ковра, и вот за это неодушевленное восприятие мне и нужно было держаться. Но под ковром показались сухожилия, они напоминали тонкие разноцветные ленточки – одни розовые, другие белесые, – дальше, за ними, шла электропроводка – синеватая изоляция, сделанная, скорее всего, из пластика или из чего там раньше делали изоляцию для проводов. Как только я разрезал один из проводков, оттуда полилась горячая, черная сгущенка, и запахло, как на рынке, там, где торгуют тушами, и случилось это потому, что я забыл про жгут.

С третьего раза я смог обмотать ей лапу, а затянуть было сложно, пальцы скользили по липкому от крови жгуту, а крови становилось все больше и больше, хорошо, что застелил чужую постель целлофаном, и вот пульсация из провода остановилась, я резанул дальше, там был разбитый фарфоровый стержень, я счистил осколки и, поддев ножом, отделил мертвую оконечность лапы. И Герда вдруг заскулила, не приходя в сознание, и именно в тот момент, когда ссохшаяся, мертвая ступня повисла у меня на ноже, мне стало плохо.

Никаких там туманных трюков с головокружением и потемнением в глазах. Просто в комнате стало слишком душно. Не жарко, а именно душно. Я вдыхал, вдыхал полной грудью, но это не помогало, пол продолжал уходить из-под ног, а ком внутри не таял. Когда наваждение закончилось, я обнаружил себя сидящим на полу с вытянутыми руками – даже не осознавая происходящего, я боялся прикоснуться к чему-то, чтобы не утратить условную стерильность рук. Придя в себя, я неожиданно техничными движениями перевязал сосуды, сшил кожу, сформировав вокруг кости аккуратную культю. Наконец я снял жгут, вколол цефазолин, наложил повязку.

Вымыл руки и опустошенно сидел рядом с собакой. Не заметил, как вот так, сидя, заснул. Пришел в себя с относительно свежей головой, но не смог разбудить собаку. Она дышала быстро и была такой же горячей, как до операции. Как я ни чесал ей загривок, как ни звал, девочка не приходила в сознание. Я сделал ей еще одну инъекцию цефазолина, уже начиная осознавать неизбежное.

Я гладил Герду по голове и рассказывал про чудеса, виденные мною в прежних путешествиях, пока она не умерла. Если бы я не ушел из Грушевки, Герда прожила бы гораздо дольше. Я был виноват в ее смерти, причем виноват многократно: моя вина была в том, что она попала в капкан, в том, что я не помог ей раньше, не добыл необходимые лекарства.

О чем я думал, когда вспоминать клацнувший капкан, полные обиды глаза или случай на заправке становилось невыносимо?

О том, что Герда снова увидела месяц и звезды. О том, как она поднимала нос и жмурилась, а ветер играл в ее шерсти. О том, как мы брели сквозь туман. О том, как она глотала ту полендвицу.

Я улыбался. Улыбался.

Тетрадь третья

Раздел первый

Перелив оставшуюся воду из рукомойника в термос, я оставил на столе баночку с неиспользованными антибиотиками. Пойдет в зачет за недоплату за лекарства. Засунул ружье в легкий рюкзак, приклад уперся в дно, половина ствола торчала снаружи. Идти так будет удобней. Но вспомнил про монстра, от которого пришлось защищаться в тумане, и все-таки переместил оружие из рюкзака на плечо: так безопасней.

Поднял потяжелевшую собаку и вышел во двор, неся ее на руках. Меня сразу обступили молчаливые фигуры хлеборобов – каким-то образом новость о моем горе облетела Элеваторы и пекарни. Кто-то хлопал по плечу, кто-то начал рассказывать дурашливую историю, стремясь поднять мне настроение.

Компания вела меня за ворота, где в небольшом отдалении виднелись силуэты старых дубов. Под дубами стояли одинаковые деревянные обелиски с табличками, и я понял, что из-за отдаленности и бедности поселения покойников тут до сих пор хоронят, а не сжигают. Они не боятся грабителей могил, не слышали про распродажи имущества покойных – в минских полисах они некоторое время тому назад были популярны.