Ночь без любви. Повести

— Давно бы выбрался, да… сердце. — Фиалкин, кажется, проникался доверием к Ксенофонтову. — Одышка…

— Как же это вы с вашим сердцем на новую жену решились?

— Сердцу не прикажешь… — вздохнул Фиалкин.

— Выходит, и с прежней женой вы здесь жили, в этой квартире?

— Да. После развода она с сыном выбралась в квартиру моей нынешней жены. Однокомнатная, но вполне приличная. При размене им все равно не досталась бы лучшая.

— Наверное, это разумно… — кивнул Ксенофонтов. — Хорошая была ваза? — Он поднял с пола хрустальный осколок.

— Не знаю, хорошая ли она была, но… Жена подарила на день рождения.

— Та жена или эта? — Ксенофонтов внимательно рассматривал мерцающий осколок.

— Эта не успела еще ничего подарить.

— Подарит.

Из второй комнаты вышел Зайцев, полистал блокнот, взглянул на Фиалкина.

— У вас есть завистники, враги, недоброжелатели?

— А у кого их нет? У вас? Есть и у вас. Враги должны быть у каждого так же, как и друзья, работа, одежда. Что нам дает силы жить? Друзья? Нет. Враги. Ради них мы совершаем подвиги, делаем покупки, ради них стремимся и достигаем. И каждым своим успехом, обновкой, улыбкой мы их по морде, по морде, по морде! — Фиалкин все более увлекался посетившей его мыслью.

— А они не могли забраться в квартиру?

— Наверно, мои враги могут желать мне самого страшного, этого я не исключаю, но в квартиру… Нет. В порошок стереть меня они не откажутся, в котле сварят, шкуру снимут, на вечное поселение сошлют к черту на кулички — только дай! Разжаловать из начальства отдела в вахтеры… Для этого они даже не пожалеют по десятке сброситься… Но в дом не полезут. Побоятся. Уж лучше бы они унесли эту вазу! — с сожалением проговорил Фиалкин. — Глядишь, где-нибудь в комиссионке бы и нашлась.

— Видно, в спешке уронили, — заметил Ксенофонтов. — Когда услышали, как в двери ключ заворочался.

— Продолжим, — суховато сказал Зайцев. — Кто-нибудь знал, что у вас есть магнитофон, транзистор, видео?

— На работе знали, соседи… Тайны из этого я не делал.

— Дорогие игрушки, — заметил Ксенофонтов. — По тыще каждая.

— А то и по две, — поправил Фиалкин.

— Тогда все становится понятнее, — проговорил Зайцев. — Первый этаж, окно выходит в заросли… Не исключено, что в кустах его уже поджидали соучастники… Картина преступления в общих чертах ясна. Вопросы есть? — повернулся он к Ксенофонтову.

— Все, что были, я задал, новые еще не созрели.

Вернулись двое оперативников. Зайцев поручил им опросить жильцов — не видели ли они у подъезда кого-нибудь подозрительного за последние два часа. Оказалось, видели. Несколько старушек, для которых сидение у окна заменяло все радости жизни, рассказали, что парень в нейлоновой куртке, вязаной шапочке и тренировочных брюках торчал у подъезда, не то ожидая кого-то, не то решаясь войти. Вел он себя довольно странно — каждый раз, когда на дорожке к дому появлялся кто-либо, парень тут же поворачивал в обратную сторону. В подъезд он вошел, когда вокруг никого не было.

— Так, — удовлетворенно проговорил Зайцев. — Вязаная шапочка, нейлоновая куртка, тренировочные брюки… Не узнать его просто невозможно. Пойдемте, ребята, кое-что уточним. — Зайцев с оперативниками вышел на кухню.

— Вот видите, все складывается как нельзя лучше, — сказал Ксенофонтов хозяину. — Вам повезло со следователем.

— Мне и с вором повезло, — заметил хозяин. — Так что у меня сегодня вообще сплошные удачи.

— Прекрасный был пират. — Ксенофонтов показал на изломанный парусник.

— Да, — горестно кивнул Фиалкин. — Сынишка подарил как-то…

— У вас хорошие отношения с сыном?

— Были. С тех пор, как они с матерью выехали, он здесь больше не появлялся. А попытался как-то выйти на него, звонил, во дворе подстерегал — ни в какую. Все происшедшее он воспринял как предательство. Мое предательство. — Фиалкин тяжело сел в охнувшее кресло и, поставив локти на колени, подпер щеки ладонями, отчего весь вид его стал каким-то беспомощным и удрученным.

— В чем-то он, наверно, прав… Вы предложили ему убираться вместе с матерью, и не куда-нибудь, а в квартиру своей нынешней жены. Это можно воспринять как страшное оскорбление. Не надо возмущаться. — Ксенофонтов успокаивающе махнул рукой. — Не надо. Я знаю, что вы хотите сказать… Ну хорошо, вы им предложили не убираться, а выехать, переехать, можно и так выразиться… но суть-то, суть остается прежней. Они свои узлы вывезли, вы внесли узлы чужой тети, пусть молодой и красивой тети, но и это ничего не меняет. Даже усугубляет! — Ксенофонтов поднял указательный палец. — Поскольку вы тем самым дали им понять, что она достойнее их, более заслуживает вашей любви… Мне кажется, сын должен был перенести это довольно тяжело.

— Так оно и было… Он будто в оцепенение впал… Иногда я желаю, что затеял всю эту авантюру. А иногда нет…

— Когда у вас день рождения? — неожиданно спросил Ксенофонтов.

— У меня? — встрепенулся Фиалкин. — Сейчас скажу… Это… Сегодня. Да, сегодня. А что?

— Больше вопросов нет. — Ксенофонтов поднялся.

— Это в каком смысле?