Ночь быстрой луны

Романенко считал, что Барловскому как-то ухитрились передать записку от Калины, но Гусев с самого начала грешил на контролёра Гащенко, который, скорее всего, передал слова Калины устно. В любом случае необходимо было что-то кардинально менять. С одной стороны Гусев сейчас больше думал о предстоящей свадьбе и о том, как пополнить свой денежный запас перед выездом на Запад, с другой же, после разговора с Вишневецким в нём заиграло чувство профессионализма и почему-то захотелось уйти на достойной ноте, успешно завершив дело. К тому же Барловский был вором, а, согласно глубокой убеждённости Гусева «вор должен сидеть в тюрьме». Себя Гусев вором не считал и не осознавал. Он чувствовал, как между ним и его товарищами по комитету растёт и углубляется пропасть, но, вместе с тем, всё, случившееся за последний месяц, было настолько необычным, что даже двойное ограбление валютного отдела «Беларусбанка» представлялось Вячеславу продолжением удивительного, захватывающего сна.

— Всё, Андрюха — соберись! Сегодня работаем с Барловским по максимуму! При нём же отпустим охранников Калины. Зовём?

— Давай, — кивнул Романенко.

В кабинет с единственным, узким, зарешёченным окном ввели Барловского.

— Садитесь, Борис Самуилович, — предложил Романенко.

— Спасибо, — неуверенно выдавил Барловский и сел на табуретку напротив Романенко.

Гусев пристроился в углу. Барловский заметил его не сразу и вновь поздоровался. Гусев кивнул в ответ.

— Борис Самуилович, вы не вспомнили, как всё было на самом деле? спросил Романенко.

— Я всё рассказал в прошлый раз. Ничего нового не вспомнил, — ответил Барловский и принялся рассматривать носки своих ботинок.

— Почему же сразу после ареста вы говорили совсем другое?

— Я ведь объяснял — разволновался, — Барловский быстро взглянул на Романенко, а затем вновь опустил глаза вниз.

— Неужели? И часто вы так волнуетесь? Уж не от волнения ли вдруг, как вы сами говорите, украли деньги у Калины? — в голосе Романенко слышалась откровенная издёвка, хотя внешне капитан выглядел невозмутимым.

— Любой человек волнуется, когда его арестовывают, — парировал Барловский и с неожиданным ожесточением добавил: — Неужели вы считаете, что моя история о том, что деньги неожиданно появились в моём кармане во время ареста — более правдоподобная?!

— Таких историй за годы своей работы я наслушался предостаточно. Суть не в том, что история о деньгах из воздуха более правдоподобная. Суть в том, Самуилович, что ты врёшь, как Троцкий, как сказали бы в двадцатые! вмешался в разговор Гусев. — Мне ведь может и надоесть всё время с тобой няньчиться. Да, если откровенно — уже надоело! А когда мне что-то надоедает, знаешь, что я делаю?

— Что? — насторожился Барловский.

— Ты ведь, Борис Самуилович, почему нас за нос водишь?! Потому, что Калину боишься. Боишься правильно. Это с одной стороны. А с другой, совершив признание, что ты украл у него деньги, ты, по сути, учитывая сумму украденного, получишь не меньше, чем получил бы за спиртовозы. А если мы ещё и спиртовозы до конца доведём, а мы их доведём — Романенко не даст соврать, то ты, Самуилович, получишь гораздо больше. Так, Андрей? — спросил Гусев у Романенко.

— Да, после вчерашнего дня кое-что изменилось. Думаю, что мы приготовим к Рождеству великолепный подарок Борису Самуиловичу, — кивнул Гусеву Романенко, хотя оба они прекрасно знали, что вчера никаких допросов не было.

— Если ты, Борис Самуилович, конечно, православный?! — добавил Гусев.

— А это при чём? — растерялся Барловский. — Что с того, что я, допустим, иудей?

— Тогда до седьмого января тянуть нет смысла. Мы, может быть, поздравим тебя уже, например, пятого — то есть завтра! — засмеялся Гусев.

Барловский старался держаться спокойно, но было видно, что разговоры о спиртовозах, успешных допросах и вероисповедании задели его за живое. Это было личной, «фирменной» манерой работы Гусева. Ему всегда нравилось парой каких-нибудь ничего не значащих для дела фраз задеть за живое допрашиваемого и, пока тот раздумывал над глубинными причинами, побудившими Гусева задать, в общем-то, первый пришедший ему на ум вопрос, постараться взломать ослабевшую в этом момент внутреннюю психологическую защиту.

— Я тебе, Борис Самуилович, ещё не всё рассказал. Я узнаю всё и без тебя. Но, наверное, не так быстро. А значит, позже получу продвижение по службе или вообще ничего не получу. Уловил? — Гусев подошёл к Барловскому сзади и взялся за его плечи.

— Достаточно откровенно, хоть и весьма цинично, — криво ухмыльнулся Барловский и повернул голову вполоборота назад.

— Смотреть перед собой! — резко приказал Гусев.

Барловский сжался и вопросительно посмотрел на Романенко.

— А как вы думали, Борис Самуилович — у всех нервы. Вот Вячеслав Андреевич, например, из-за вас до сих пор не может получить майора.

— Я сочувствую, — пожал плечами Барловский, — Но…

— Не дёргаться — сидеть ровно! вновь прикрикнул Гусев.

Барловский вздрогнул и застыл, словно восковое изображение:

— Хорошо. Сейчас я правильно сижу?