Решение созрело мгновенно. Держа автомат наизготовку, Урбс сдвинул со лба на глаза окуляры ноктовизора. До сих пор Урбс обходился без этого полезного прибора, но всегда имел его при себе, совершая обход. Он повернул влево и, ступая все так же бесшумно, направился туда, откуда только что донесся стон. На всякий случай он двигался, пригибаясь, чтобы представлять собою как можно меньшую цель — на случай, если это была какая-то ловушка. Одновременно он внимательно вслушивался: раздайся звук вторично — это намного облегчило бы поиск.
Человек, однако, молчал, и идти приходилось почти наугад. Хотя Урбс был уверен, что в общем сохраняет верное направление.
Сделав уже около тридцати шагов, он снова уловил, наконец, звук. Не стон, но громкое, редкое дыхание; казалось, человек втягивает и выталкивает из себя воздух уже из последних сил.
Ориентируясь на звук, Урбс немного изменил на правление и, продвинувшись еще футов на тридцать, нашел, наконец, того, кто заставил его немало встревожиться. Урбс снова убрал ночные очки на лоб. Вгляделся.
К счастью, то не был Берфитт; лежавший был — Урбс понял сразу — куда меньше ростом, и кожа его была намного темнее. Это было понятно даже сейчас, почти в полной темноте: лицо лежавшего почти не выделялось на фоне земли, в то время как даже свои достаточно загорелые руки Урбс ясно различал. Немного поколебавшись, Урбс включил фонарь — всего лишь на мгновение. И тут же выключил, успев заметить главное.
Нет, не Берфитт, но и не какой-нибудь случайный туземец. В лежавшем, чья защитного цвета рубашка была перемазана кровью, в особенности на груди, распорядитель Приюта, обладавший хорошей памятью, сразу же опознал своего давнего знакомого — помощника главаря той шайки, которая вот уже достаточно давно и без осечек поставляла ему основное население Приюта, а именно ветеранов, или тех, кого тут было принято так называть.
— Хозяин… — пробормотал раненый хриплым шепотом. — Помоги, во имя Аллаха…
— Что с тобой? Где остальные?
— Наверное, не осталось никого… Может быть, кому-то… удалось убежать… не знаю.
Говорить лежавшему было трудно.
— Помоги мне… Нужна помощь… перевязать…
— Сейчас, сейчас, — успокоил его Урбс. — Но что произошло?
— Мы пошли… достать для тебя… последних…
— Понимаю. И что?
— Была засада… Нас расстреливали… в упор… из луков…
— Кто?
— Не знаю… Не арабы. Не обычные негры. Пигмеи. Нам не надо было брать их человека. Теперь они мстят…
— Кому-нибудь из ваших удалось остаться в живых?
— Не знаю… Меня ударили ножом в самом начале и я…
— Поспешил унести ноги, понимаю. Где это было?
— На Киву…
— Было ведь вам сказано: не ходите дважды в одно место!
— Всего из-за одного человека… Почему ты не спасаешь меня?
— Не бойся. Сейчас. Много было этих — нападавших?
— Не знаю. Стреляли из-за укрытий. Из кустов. Подкрались совсем бесшумно…
— Они точно были пигмеями?
— Я давно их знаю. Они стреляют очень хорошо.
— Это известно… Как ты добрался сюда?
— Я… не знаю. Шел… Потом полз…
От Киву доковылять сюда — с такой раной в груди? Это представлялось Урбсу по меньшей мере невероятным. Что-то в этой истории было не так. И с этим надо было разобраться как можно скорее.
Достав из нагрудного кармашка свисток, Урбс просвистел сигнал, вызывая подмогу. Сказал раненому:
— Сейчас мы отнесем тебя в Приют, окажем помощь. Если ты не умер до сих пор, то уж теперь мы тебе не позволим.
— Во имя Аллаха, милостивого… Спасибо… — прохрипел тот из последних, похоже, сил.
Урбс просвистел сигнал еще раз. На этот раз ему откликнулись из-за ограды. Он опустился на колени рядом с лежавшим. Еще раз — для верности — вгляделся; да, тот самый помощник, его можно было узнать среди многих по холеной бороде. Не повезло тебе, бородач. Но что-то все же не совпадает. Или он уж и память потерял?..
Додумывать было некогда: подбежали трое стражников. Урбс распорядился нести прямо в операционную и сразу же предупредить врача. На себя он не очень полагался. Но, в общем, не так уж плохо получалось: вот и еще один ветеран нашелся. Конечно, потом будет много лишней возни: если этих и в самом деле истребили, придется искать новых поставщиков… Тут же Урбс усмехнулся, махнул рукой, отгоняя эту мысль: если операция окажется успешной, пусть тогда кто-нибудь другой гниет в глуши, в Приюте, а на его век и полученного достанет. Ему очень хотелось верить, что пройдет неделя, ну от силы две — и конец, и весь мир открыт, живи, где хочешь и как хочешь.
Думал он об этом, возвращаясь в Приют, думал как-то механически, не прилагая никаких усилий и продолжая главное внимание уделять окружающему: смотреть и слушать, снова опустив ноктовизор на глаза. И, как оказалось, совершенно не напрасно.