Ночь черного хрусталя

«Да, - подумал Милов, когда после второго, еще более свирепого окрика они замолчали окончательно, - да, все просто, и не опровергнешь. Все логично: надо обуздать науку и технику, чтобы сохранить планету и самих себя, а чтобы обуздать - необходима сила, а вот она, сила… Судя по истории, демократия быстро восстанавливается после крушения фашизма, но боюсь, что и фашизм в какой-то из своих форм может не менее быстро восстановиться после крушения демократии - под лозунгом наведения порядка в чем угодно. А ведь при демократии абсолютного порядка всегда и во всем быть не может, чем выше уровень демократии, тем сложнее, а не проще, становится общество вопреки чаяниям утопистов; а в сложной системе возможность какой-то частной неполадки всегда больше. Это фашизм стремится упростить общество: так ему легче править; но сложное демократическое общество всегда содержит какой-то процент любителей железного порядка, прямо-таки машинного, хотя тут сейчас именно против машин и выступают; они согласны жить и поступать от и до, но чтобы и все остальные жили и поступали точно так же; и что за беда, что тем самым пресечется всякое развитие? Оно им и ни к чему, оно нарушает привычки, традиции, которые - хороши они или плохи - со временем, им как бы освященные, начинают казаться идеальными. Потому золотой век всегда и относится к прошлому… - Тут мысль Милова скакнула в сторону: - Пытались, правда, отнести эпоху высшей пробы и к будущему, и тогда оно действительно блестело и переливалось грандиозным мыльным пузырем. А на самом деле…»

Додумывая эту мысль, Милов прозевал команду и налетел вдруг на шагавшего впереди: отряд остановился. Передний, однако, даже не выругался, только передернул плечами. Остановка могла означать, что сейчас начнется что-то конкретное, дело дойдет до оружия - и людям делалось не по себе, потому что почти все они никогда не были солдатами и не привыкли к тому, что убийство может быть и священным долгом, а не преступлением против личности.

«Если бы армия выступила на стороне законного правительства, - размышлял Милов, - если бы, конечно, такое правительство существовало, - я бы на все это ополчение не поставил и пяти копеек. Но армия пока бездействует, может быть - просто ждет, пока вся грязная работа не будет сделана энтузиастами, а потом возьмет власть - легко, одной рукой возьмет, - и настанет военная диктатура. Только вот армия, придя к власти, станет ли задумываться о сохранности природы? Будет ли искать равнодействующую между интересами природы и человека в ней, искать компромисс? Диктатура - все равно, гражданская или военная - компромиссов не любит…»

- Что? - переспросил он, не расслышав сказанного его очкастым соратником.

- Я говорю: слава Богу! Пока только остановка для соединения с другим отрядом.

Милов посмотрел. Вблизи стояла еще одна группа таких же добровольцев, более многочисленная - ничем другим она не отличалась, и воины в ней были такого же, солидного уже, возраста.

- Скажите, - повернулся он к нотариусу, - неужели защита природы интересует только людей зрелых? Где же молодые люди?

- О, вы ошибаетесь. Просто у них - свои отрады. Согласитесь, что это разумно: у них и сил побольше, и темперамент… не беспокойтесь, они уж не останутся в стороне!

Да, организация и в самом деле была неплохо продуманной… И командиров, видимо, подобрали заранее. - Милов поглядел на того, кто командовал их отрядом, - сейчас тот, повернувшись к строю спиной, разговаривал с другим человеком, тоже носившим зеленую повязку на рукаве. Казалось по их жестикуляции, что оба в чем-то не согласны, но вот пришли, наконец, к единому мнению, повернулись и медленно двинулись вдоль фронта прибывшего отряда, когда строй повернулся направо. Милов оказался в первой шеренге. Командиры приближались, и Милов все более пристально всматривался в того, другого. Что-то было в нем очень знакомое, очень… Что-то… «Граве! - подумал Милов изумленно. - Черт бы взял, это же Граве!..»

Да, именно Граве это был, живой и здоровый, с командирской повязкой на руке и пистолетом за поясом - тем самым пистолетом, что Милов оставил тогда в машине.

«Ну, молодец, - подумал Милов, весело глядя на товарища по скитаниям, пока тот приближался, - всех нас за пояс заткнул. Зря я боялся, что он спятил необратимо; видимо, нервная система крепкая, психика устойчивая, погоревал, пережил, понял, что не рыдать надо, а дело делать, - и уехал, не стал дожидаться нас. Нехорошо, конечно, с его стороны, но при таком раскладе трудно его упрекнуть. Зачем только он полез в добровольцы? А куда еще? - сам себе ответил Милов. - Вот и сам я, получается, пошел же. Если он не один тут такой - это хорошо, люди здравомыслящие крайностей не допустят, сыграют, может быть, роль этакого тормоза. Да увидь же ты меня, увидь, нам с тобой обоим в Центр надо, людей спасать, предупредить об опасности, выйти на связь со всем миром…»