Ночь, когда Серебряная Река стала Красной (ЛП)

Как быстро они заявили о защите своей должности! Пусть вешают воров, сжигают ведьм, пусть умирают дети и страдают невинные… но под угрозой и под страхом проклятия пусть не пострадает ни один волос на помазанной голове проповедника!

"А похоть? Есть ли у похоти дом в этом освященном доме? Разве взор пастыря блуждает с развратом над своими овцами, даже когда его уста осуждают прелюбодеяние и блуд?"

О, вероятно, Джозефия знал. Независимо от того, действовал он или нет, шепот змея щекотал слух многих благочестивых людей. Часто он дразнил даже не обычные похоти, а самые темные и извращенные. Неестественные. Развратные.

Если честно, в свое время ему довелось столкнуться с теми, кто действительно практиковал то, что проповедовал, кто был искренен в своей вере. Но большинство? Лицемеры. Лицемеры до мозга костей. Не то чтобы это имело большое значение. Он расправится с ними в любом случае.

Ведь так пожелал его Хозяин.

Он вошел в церковь через парадную дверь. Ручка не обожгла его кожу. Он не вспыхнул, когда переступил порог. Молния не поразила его, когда он пробирался между рядами скамей.

Не было ангельского вопля, когда он помочился на кафедру или присел на корточки, чтобы нагадить у подножия креста. Ни одного, когда он достал из своего ранца гноящийся труп крысы и шлепнул его на открытые страницы Библии. Никакого, когда он открыл банку с козьей кровью и намазал дьявольскую метку на каждой стене и окне.

Никакого божественного вмешательства, когда он вошел в пристроенный пасторский дом на заднем дворе церкви, нашел проповедника, спящего довольным сном самодовольного благодушия — хорошо откормленного и мягкотелого, как и ожидалось, — и стащил его с кровати.

* * *

Гиацинта была близка к родам. Это был ее первый раз, и она была пуглива, что не сулило Абраму Скотту особого отдыха в эту ночь.

Он устроился в соседнем стойле, читал при свечах, когда не проверял и не разговаривал с молодой кобылой. Или пытался; ее нервозность изрядно потрепала и его собственные нервы. Он все время прыгал на тени и дергался от звуков, пока не почувствовал себя скорее сторожем на кладбище, чем акушером при лошади. Он с трудом мог сосредоточиться, наверное, уже шесть раз перечитывал одну и ту же страницу, не вникая в смысл предложения.

Когда он услышал посторонние звуки возле конюшни, он почти решил, что это не более чем ветер, или кто-то проезжает мимо с очень поздним поручением. Или один из его дядюшек, пришедший посмотреть, как поживает Гиацинта. Или его младший брат Альберт, пытающийся пробраться обратно после того, как он ранее тайно улизнул.

Но его нервы твердили, что это все не то. Нервы заставили его задуть свечу и тихо ждать в пахнущей сеном темноте.

Это были голоса? Негромкое бормотание голосов в каком-то споре? Похоже на… на "ты сделай это, а я сделаю то", не совсем спор и не совсем приказ.

Это не могли быть конокрады, не так ли? Скотокрады? В Сильвер-Ривер? Вряд ли это стоило усилий, ведь они были в стороне от дороги. В городе их было не больше дюжины, и половина из них стояла в конюшнях на ранчо Коттонвудс.

Что бы там ни было, нервы его снова были на пределе.

У Гиацинты тоже: она пыхтела и фыркала, переваливаясь с копыта на копыто. Несколько других ответили ей пыхтением, фырканьем и переминанием, как бы говоря ей, что у нее всего лишь жеребенок, и не стоит из-за этого задирать нос.

Нет, это были голоса, Абрам был уверен в этом. Незнакомые. Ни один из его дядей или соседей не стал бы красться вокруг конюшни, во всяком случае, вряд ли это мог быть Альберт.

Он навострил уши, чтобы прислушаться к суете Гиацинты.

Да, они были там. Голоса, два или три. Мужские голоса.

Незнакомые голоса.

…и недружелюбные.

Используют это слово.

Абрам знал это слово. Его мама даже не разрешала дедушке произносить его в доме, а единственный раз, когда Абрам произнес его сам в пределах слышимости, она ударила его по лицу мокрой посудной тряпкой.

Но вот какие-то незнакомцы посреди ночи, ползая вокруг хлева, использовали это пренебрежительное слово. Вместе с другими словами, которые часто сопровождали это слово, такими как "грязный", "проклятый" и "мерзкий".

Тогда на его нервы навалился неподдельный страх, страх не только за возможную потерю средств к существованию. Война, возможно, и закончилась, но некоторые чувства остались неизменными.

Он нащупал и нашел рукоятку вил, которые оставил прислоненными после того, как разложил свежее сено для стойла Гиацинты. Даже когда его рука сомкнулась вокруг рукоятки, он понял, в какую беду попадет, если ему придется их использовать. На бумаге все эти "равные созданы равными" выглядят хорошо, но если такой, как он, причинит вред белому человеку — даже верующему в лошадей разбойнику из белых — его так же быстро вздернут на дыбу.

Дверь конюшни со стоном приоткрылась. Абрам увидел в лунном свете одинокий силуэт, неясную мужскую фигуру.

"Света нет", — сказал человек-фигура. "Наверное, глаза тебя обманывают".

"Могу поклясться, я видел…" — ответил другой человек.