Ночь, когда цветет папоротник (СИ)

Стайлз медленно подходит. Волк оборачивается на него, слабо скалится, едва слышно рычит, скаля окровавленные клыки, и парня охватывает еще одно жуткое чувство дежавю. Он вспоминает лофт, сорвавшегося Дерека, который пытается его убить, только вот это не был Дерек. И сейчас перед ним не он.

Дерека больше нет.

***

Все происходит как во сне. Мутно, вязко, неизбежно. Все происходит так… медленно. Время будто бы растягивает свои мгновения до дурной бесконечности, в которой теряется весь мир… и Стайлз.

Стайлз ничего не делает, просто смотрит. Видит, как вздрагивает Дерек и успевает удивленно оглянуться, не понимая еще, что случилось. Он опускает голову, и шипящая, горящая, точно подожженный спирт, кровь капает с его морды на траву. Течет. Льется.

Волк не падает. Все еще стоит. И у Стайлза мелькает мысль, что он промахнулся. Ведь когда-то глазомер и правая рука должны ему изменить, это исключение лишь подтверждает правило, что он не умеет мазать. Сердце взволновало колотится от затаенной, растущей надежды.

И тогда все обрывается. Стайлз просыпается. Моргает. Слышит, с каким гулким звуком тяжелое тело падает на землю. Следом из его опустившейся руки выскальзывает пистолет.

Стайлз бежит, не чуя собственных ног, заплетаясь в них, путаясь в не пускающих его папоротниках, он рвет их листья, вырывает их с корнями, потому что ему нужно как можно быстрее оказаться рядом с Дереком, успеть… Только бы успеть.

Он падает рядом с ним на колени. Волк тяжело дышит, раскрыв пасть, Стайлз гладит и гладит его, и волчья кровь на его руках светится, отражая мертвецкий свет Красной Луны. Дерек смотрит на него. Видит. Слышит.

- Все хорошо, - говорит ему Стайлз, проводя снова онемевшей рукой по мягкой волчьей голове. - Все хорошо, Дерек. Я рядом. Все хорошо.

Он не плачет. Нет. Просто не может. Он еще не верит, что сумел спустить курок. Не верит, что попал, куда целился - прямо в голову. Не верит, что это конец.

Дерек очень сильный, поэтому секунды множатся в десятки, его организм восстанавливается, борется, и он еще дышит. Еще узнает его.

Сначала волка начинает трясти, и зрачки под полузакрытыми веками расширяются. В их черных бездонных омутах отражается бледное, как смерть, лицо его перепуганного, несчастного мальчика. Он хочет сказать ему что-то, что-то очень важное, что не дает ему покоя, вертится на самом кончике языка, но… не успевает.

Ресницы чуть вздрагивают. Взгляд замирает и стекленеет. Из пасти больше не вырываются клубы пара, и горячая кровь, хлынувшая изо рта и растекшаяся вокруг, стремительно стынет.

- Нет, нет, нетнетнет… - шепчет Стайлз, едва справляясь с прерывающимся дыханием - он не мог дышать из-за рвущихся наружу рыданий, раздиравших его на куски, на части, на атомы, ему казалось, что если он даст этим безумным воплям вырваться наружу из сжимающейся в удушливом спазме глотки, он умрет. Пока он чувствовал эту жгучую, отравляющую, точно аконит, агонизирующую боль каждой клеточкой своего дрожащего тела, он знал, что еще жив. Это осознание, почти призрачное присутствие, теплилось где-то на краю его меркнущего сознания.

Он перестал ощущать трясущиеся пальцы, зарывавшиеся снова и снова в густую шерсть в попытке достать до кожи, чтобы найти так необходимое ему сейчас тепло, но чем глубже уходили пальцы, тем холоднее становилось. На сердце.

- Нет. Нет. Нет, - повторял он свою мантру раз за разом, ухватываясь в отчаянной попытке собраться с мыслями за это слово, он не хотел сдаваться, нет, он не мог сдаться, только не сейчас. Только не…

Стайлз попытался поднять голову волка, глядящего на него неподвижным взглядом из-под опущенных ресниц. Полыхавший в них совсем недавно голубой огонь застыл в своем вечном великолепии замерзших языков пламени. Таких же холодных и безжизненных, как кожа под кончиками его пальцев. Стайлз больше не чувствовал тепла. Он больше ничего не чувствовал.

- Вернись, - эта просьба вырвалась сама собой вместе с судорожным всхлипом, и он больше не мог сдержать этот поток слез, застилавших глаза, слепивших, сжигавших дотла то, что еще оставалось внутри, и пустота, равнодушная и безмолвная, росла, расширялась, опутывала своими мертвыми, покрытыми струпьями щупальцами продолжавшее бороться из последних сил сердце. Один за другим щупальца прорастали внутрь, пронзая насквозь тонкие мышечные стенки, и вместе с готовым вот-вот остановиться сердцем Стайлз тоже захлебывался своей кровью с горьким привкусом аконита.

- Ты должен… вернуться, - он обнял волка за шею, прижимаясь щекой к его окровавленному уху, трясь о мокрую шерсть, зарываясь в нее заложенным носом. Он хотел бы вдохнуть ее запах, но даже этого не мог. - Вернись… ко мне. Пожалуйста… - новый, полузадушенный всхлип рвет грудину на части, но за ним следует еще один, и между ними, пытаясь дышать, он продолжает шептать слова своей мольбы. И молитвы. Он просит Бога вернуть ему его волка, его вторую половину, без которой он умирает, истекая болью. Крови в нем больше не осталось. - Пожалуйста… вернись… ко мне… ты не можешь… не можешь…. бросить меня… пожалуйста…