Ночь, когда цветет папоротник (СИ)

Постепенно свет тухнет, исчезает, меркнет. Стайлз смотрит, как белоснежные цветы папоротника осыпаются нежными, упругими лепестками, как рассыпаются золотые сердцевинки, оставляя торчать лишь кудрявые стебельки. Ветер подхватывает лепестки, золотую пыльцу, кружит их хороводом вокруг Стайлза, очарованного, зачарованного, не способного отвести взгляда от волшебного, гипнотического танца. Когда последний лепесток оседает, ложась на припорошенную волчью спину, Стайлз опускает голову и встречается взглядом с волком. Тот ласково улыбается ему, и в его голубых глазах столько любви, нежности и преданности - эти чувства переполняют Стайлза, окутывают его подобно кокону из тепла и света. Он стряхивает цветочный снег с волчьей морды и касается губами горячего, сухого носа. Ему хочется сказать так много, столько всего, и он не знает, с чего начать, может быть, с такого простого, банального и единственно верного “я люблю тебя”? Но он ничего не говорит, ведь у них впереди еще целая жизнь, чтобы сказать друг другу самое главное, сотнями способов, тысячами слов, без них, лишь взглядами, прикосновениями, и все равно суть останется прежней. Неизменной, непоколебимой, вечной.

Проснувшись, Стайлз вдруг понимает, что это всего-навсего сон.

***

За окном падает снег. Большие, белые хлопья в медленном, завораживающем танце оседают на промерзлой, серой земле, на голых ветвях деревьев, на украшенном еловыми ветвями крыльце. Это первая в жизни Стайлза снежная зима здесь, в Бейкон-Хиллзе, в штате Калифорния, где аномальная погода побила все мыслимые и немыслимые рекорды в этом году.

Горящие разноцветные гирлянды окрашивают сугробы на подоконнике во все цвета радуги, подсвечивая невесомый снежный пух. Стайлз протягивает руку, желая прикоснуться к этому чуду, но кончики пальцев упираются в затянутое изморозью стекло. Оно обжигает холодом, и Стайлз тут же одергивает руку, быстро пряча ее в карман свитера, связанного из черной волчьей шерсти. Она все-таки пригодилась. Правда, чтобы спрясть все, что Стайлз успел начесать, пришлось ехать в другой город, где одна сердобольная бабуля с веретеном согласилась сделать пряжу за несущественную помощь в приведении своего жилища в порядок - сверхъестественными силами, разумеется. На прохудившуюся крышу лазил Скотт, его не жалко. Эрика обработала ягодные кусты, Бойд вспахал грядки, Айзек собрал урожай с фруктовых деревьев. Кален в это время обследовал бабулиных бесчисленных кошек, выписал им витамины и порекомендовал правильное питание. Стайлз тогда, как и сейчас, все время простоял у окна, бездумно глядя на раскинувшиеся до самого горизонта поля и леса. Как хотелось ему обратиться, встать на четыре лапы, убежать в эти влекущие неизведанностью дали, раствориться в них и познать вкус настоящей свободы.

- Стайлз, ты идешь? - раздается из-за спины голос отца, заставивший его очнуться. Лето за окном давно сменила осень, и вот уже пришла зима. Сегодня канун Рождества, которое они празднуют в отреставрированном лесном коттедже. У стаи ушел год, чтобы привести этот заброшенный в течение семи лет дом в божеский вид, и хотя былого великолепия пока еще не наблюдалось, они продолжали усердно работать над восстановлением этого места, которое станет их новым домом.

- Иду, - Стайлз медленно поворачивается и оглядывает гостиную.

Отец сидит на диване, обнимая за плечи прильнувшую к его боку Мелиссу МакКолл, которая очень скоро перестанет быть мисс, снова став миссис, а они со Скоттом официально породнятся. Вряд ли какие-то бумажки что-то изменят в их жизнях, но Стайлз со Скоттом серьезно планируют уговорить своих родителей съехаться, и не просто в один дом, а конкретно - в этот. Может, им это и удастся, как знать? Все-таки чудеса под Рождество случаются, особенно если помочь их свершению бутылочкой отменного красного вина.

Скотт и Эллисон сидят на диване напротив мистера Стилински и пока-еще-мисс МакКолл, обнявшись, как и они, тесно прильнув друг к другу. Они пьют сладкий глинтвейн, уткнувшись с носами в кружки, и поглядывают друг на друга с озорством малолетних проказников. Они только вернулись с улицы, где играли в снежки, мокрые и продрогшие насквозь, их тут же раздели, переодели и укутали в несколько шкур и пледов, под которыми совсем не было видно, как рука Скотта давно блуждает где-то по бедрам Эллисон, и только ему одному слышно, как она вздыхает от этих ласк, и лишь он видит маленьких, озабоченных чертят в ее прекрасных глазах, за которые он давно продал свою пропащую в бессмертной любви волчью душу.