Ночь музеев

Действительно путники ускорили шаг торопясь навстречу важному мероприятию, и Владислав Романович хромая от усталости преследовал их так же проворно как опытный следопыт, наткнувшийся на верные следы. Ночь светлела. Тусклое оранжевое марево вперемешку с мутной серостью напоминало наложенные друг на друга краски на палитре поспешного художника. Темень небес помутнела и все же становилось светлее. Деревья и здания оставались безучастными и обездвиженными лишь ветерок на подобии легкого сквознячка щекотал некоторые листья. Близясь к Дворцовой площади все оборачивалось вспять. Гул возрастал вместе с количеством людей. Повозки и кареты грохотали о камни. Слышались бранные возгласы. Кто-то свистел. Настраивались скрипки. Давались указания. Служащие отстраняли толпу от музыкантов. Зажигались огни, которые отсвечивали от окон Эрмитажа. Шум становился неприятнее. Представление приступало к началу.

Глава двенадцатая.

То, что предстало перед Владиславом Романовичем на Дворцовой площади было неподвластно описанию и все же пройти мимо обрисовки сего празднества было бы немыслимой небрежностью. Первыми бросались в глаза кучера и извозчики, которые никак не могли проехать, поделить освободившееся место или назначить приемлемую цену. Повсюду сновали торговцы, завернутые в длинные плащи, вмещавшие в себя столько товара что невольно оттягивались вниз и волочились за своими хозяевами по пятам. Выделялись и аптекари что ходили, предлагая чуть ли не каждому свои запатентованные лекарства. Нельзя было не заметить попов, сбиравших милостыню и монахинь, преследующих ту же цель. Здесь были крестьяне, рабочие, военные, мужики, семьи с детьми, няни, слуги, домработницы, врачеватели, больные, чахлые, обездоленные, изгои, художники, писцы и поэты. Каждый счел нужным явиться, каждый отложил дела, сон, любовницу и каждый знал, что теряет, но ночь музеев была особенной ночью, она напоминает ночь, в которой упрятано северное сияние и если присмотреться или прислушаться, то действительно можно было увидеть, услышать, ощутить это незримое великолепие, праздник, расправивший крылья. Каково наслаждение находиться посреди родного города с людьми называвшими себя Петербуржцами! Какого это ждать оглашение начала праздника и тишины, непременно образовавшейся бы после этого оглашения? Сие затишье константно ведет к чьей-то речи, иногда это слова благодарности, но все чаще просто бессмысленная речь, обращенная к народу, жаждущему чего-то большего пустых и томительных речей. В обращении к гражданам как это обычно бывает участвуют несколько человек и по настоятельным просьбам Михаила Ильича мистеру Фредерику также предоставили слово как почетному члену преподавательской организации просвещения, члену Петербургской филармонии, организатору благотворительных концертов и как человеку, посвятившему свою жизнь музыке и благотворительности.

Когда мистер Фредерик занял позицию оратора послышался чей-то слабый голосок:

– Смотри, там мистер Фредерик! Я же говорил, что он сегодня придет! – То был голос юного Гриши.

Тем временем мистер Фредерик откашлялся и произнес короткую речь пользуясь сложившейся тишиной:

– Добрый вечер друзья мои. Я очень рад что мне предоставили возможность принять участие в этом удивительном представлении. Дамы и господа мне хотелось бы сказать вам одну необычайнейшую вещь, но я боюсь, что у меня совершенно не хватит на это отведенного времени, а потому выслушайте не меня, но людей, которые удостоились чести играть для вас замечательную музыку. Позабудьте слова дамы и господа и не переговаривайтесь если в этом нет необходимости. Раскройте грудь и навострите уши, и я желаю вам приятного вечера, спасибо!

Казалось, даже воодушевляющая речь мистера Фредерика не могла пробудить дремлющие сердца людей, к которым он обращался. Ему хотелось, пользуясь случаем напомнить им о том, как важно слушать и вникать в какое бы то ни было произведение. Он жаждал сообщить им значимость всякой мелодии, но был бессилен против времени и невежества, которые точно обратились против него. Одного было недостаточно, второго слишком много и не оставалось ничего иного кроме искренности и благосклонности с его стороны, и он сделал все возможное что мог.

К тому моменту, когда море бессмысленных слов, обращенных к бездушной толпе, иссякло у тех, кто ими был преисполнен, настал черед томительного ожидания, в котором мистер Фредерик давал свои последние наставления ученикам и оркестру, не позабыв предостеречь Андерсона от присущей ему пылкости. И не смея больше задерживать представление мистер Фредерик сошел со сцены и передал свои полномочия людям ответственным за распорядок действий. Итак, концерт начался.

– Гляди Чистоплюй, там же Андерсон палочкой машет! – Заметил Скряга.

– Не говори ерунды, тебе лишь бы выкинуть что нибуть этакое. На кой черт мы сюда явились? – Ворчал Чистоплюй.

– Скряга дело говорит, один в один Андерсон. – Подтвердил слова Скряги Борзый.

– Где? – Спросил Чистоплюй, встав на носочки и выглядывая из-за шляп и париков впередистоящих.