Ночь на кордоне

Потом мне приснился сон: будто Настенькин отец стоит, привязанный к дереву, а художник красками раскрашивает ему лицо, шею, рубаху. Мазнёт кистью, прищурит глаз, повернёт голову набок, полюбуется и снова мажет. Потом оглянулся на меня и сказал: «Вот так я его раскрашу» — и нехорошо рассмеялся. А я присмотрелся и вижу, что красит он его не красками, а кровью. Тогда я подбежал к леснику, хочу отвязать его, хватаю верёвки, а они не хватаются — тоже нарисованные. Лесник, грустно смотрит на меня и говорит: «Ты не развязывай, ты столб выкопай».

Проснулся я в жару, волосы на голове были мокрые и слиплись от пота.

«Что я наделал, что я наделал…» — повторял я.

21. Я ПОЛУЧАЮ ЗАДАНИЕ

На следующий день, придя в училище, я обнаружил, что моего портфеля в парте нет. Половина учеников не пришла, учителя ходили хмурые, занятия не клеились.

На последнем уроке у нас была география. Когда прозвенел звонок, Дарья Петровна спросила:

— Сомов, а где твой портфель?

— Я вчера забыл его в классе.

— Удивляюсь, как ты голову свою не забыл. Не хватает ещё мне нянькой быть. Возьми!

Она вынула из стола и протянула мне мой портфель. Я сразу заметил, что он сильно раздут, а когда взял в руки — почувствовал значительную тяжесть. Уходя, я оглянулся в дверях.

Дарья Петровна строго смотрела мне вслед.

Дома я сейчас же раскрыл портфель и обнаружил, что вместо книжек в него втиснута кипа каких-то листов. С превеликим трудом я их вытащил, так они туго там сидели, листы выпали из рук и рассыпались по полу. Я поднял один из них — на нём чёрной краской было напечатано:

ТОВАРИЩИ!

Наши войска, прорвав оборону противника, по льду перешли реку Дон и с боями приближаются к городу Раздольску. Близится день освобождения! Мужественно и самоотверженно боритесь с заклятым врагом человечества — немецким фашизмом, уничтожайте его технику, живую силу и коммуникации, прячьте продукты, фураж, всеми силами помогайте нашей доблестной Красной Армии. Чтоб ни одному фашисту не удалось уйти живым.

Наше дело правое, враг будет разбит!

Смерть немецким оккупантам!

Пока я читал воззвание, тётка извлекла из портфеля записку, прочла её и разорвала на мелкие кусочки. Потом присела и торопливо стала, собирать рассыпанные листы.

— Подними матрац! — крикнула она.

Я разворочал койку, и тётка спрятала под матрац листовки. Поправив волосы, она вытерла вспотевшее лицо фартуком и сказала:

— Серёжа, больше от тебя нельзя ничего скрывать. И вижу, ты и сам догадываешься… В лесу живут партизаны. И в городе они есть. Тебя я заставила ходить в училище не для учебы, а чтоб наблюдать за полицией. Чтоб каждый день, каждый час…

Нельзя передать, как обрадовали меня слова тётки! Конечно, обо всём этом я уже знал, но всё равно мне было радостно. То я только догадывался, а теперь мне разрешалось знать, и я сам становился почти как партизан.

И тётка представилась мне теперь совсем другой: не сердитой, ворчливой и нудной, а смелой, мужественной и доброй.

— Скажите, тётя, а Дарья Петровна — тоже наша?

— Наша. Училище для неё маскировка. А художник — предатель. Это страшный человек. Я тебе ещё тогда говорила. И то, что схватили лесника, — это его рук дело.

При упоминании о леснике я сразу опустил голову.

— Тётенька, дорогая, — прошептал я, — сделайте что-нибудь, чтобы его выручить. Я ж его выдал. Я умру, если с ним что-нибудь случится. Пусть лучше меня убьют…

Тётка погладила меня по голове и сказала:

— Не расстраивайся, ты же нечаянно. У тебя будет ещё возможность искупить вину.

Я с надеждой поднял на неё глаза, и мне сразу, сейчас же захотелось пойти на любую опасность, чтобы только помочь Настенькиному отцу.

Поздно вечером, уже лёжа в постели, я спросил:

— Тётя Катя, а кто такой Фёдор?

— Фёдор не кто, а что. Это паровоз ФД.

— А бидоны — цистерны?

— Да.

— А молоко — бензин?

— Да.

Я тихонько засмеялся и натянул одеяло. Мне было радостно, что теперь я сам смог расшифровать записку учительницы.

Ночью мне приснился пожар на станции. Горели цистерны, метались люди…

22. МАЛЬЧИШКИ ПОДКЛЮЧАЮТСЯ К ТАЙНОЙ РАБОТЕ

Я стал распространять листовки. Совал их в почтовые ящики, в корзины торговок, в форточки, разбрасывал на станции, но скоро понял, что одному мне не распространить их и за месяц. Тогда я пошёл к Женьке, постучал в забитое фанерой окно.

Женька вышел на крыльцо в драной материной кофте, без шапки. Ветер ворошил его лохматые волосы.

— Чего тебе? — крикнул он.

— Выйди на улицу…

— А чего я там не видел?

— Дело есть.

— Валяй со своим делом подальше, пока кобеля не спустил.

— Я тебе письмо принёс.