Ночь на кордоне

— Напрасно. Учёт надо вести… — Игнат Карпович помолчал. — Слушай, Семён, что я тебе скажу. — Председатель повернулся и упёрся в его лицо испытующим взглядом. — Зашёл я к тебе не зря. Надо поговорить начистоту. Ты вот что, ты… или будь человеком, как все, или… или мы тебя во-он туда, — председатель махнул через плечо, — к чёртовой бабушке, чтоб и колхоз наш не поганил. Знаешь закон о тунеядцах?

— Слыхал.

— Ну, так вот. Соберём людей, проголосуем и выселим в двадцать четыре часа, чтоб и духу твоего здесь не было.

— Что ж, делайте, раз я вам замешал.

— Ты мне не замешал. Народ возмущается. Все честно свой хлеб зарабатывают, болеют за общее дело, колхоз на первое место в области вывели. Один ты вкось пошёл… Да, да, не ухмыляйся! Ты не был в среду на собрании, а зря. О тебе только и речь была. «Выселить!» — кричат в один голос, и всё… Да если бы я не знал твоего отца и тебя ещё мальцом, я бы сейчас не стал с тобой разговаривать. Не верю я, что ты совсем свихнулся…

Семён стоял, небрежно опершись о шкаф. Левая рука в кармане, правой же он подбрасывал и ловил на лету за рукоятку большой кухонный нож. На щёках играли желваки. Не привык он выслушивать нотации. Сам был остёр на язык и любого мог отшить в два счёта. Но перед Игнатом Карповичем молчал. Силён был духом председатель и человека насквозь видел.

— Я просто удивляюсь, — продолжал Игнат Карпович, — ведь пришёл из армии парень как парень, загляденье просто. Плечистый, весёлый, на работу хваткий. Жену я тебе какую высватал! Колхозом дом построили — у меня такого нет. Мотоцикл имеешь, обстановку приобрёл. Дети уже большие. Что тебе ещё?.. Слышишь? Я тебя спрашиваю. Тебе плохо жилось? Мало тебе?.. Подумать только, бросил трудовую жизнь и барыгой заделался… Такой детина, что подковы гнуть, а он, видите ли, вьюнов ловит да самогонку гонит. Тьфу, черт, подумать противно! Был человек — и не стало человека.

Игнат Карпович забегал по комнате глазами, словно ища в ком-то поддержку.

— Верно я говорю, Колька?

Мальчик всё это время стоял на коленях с бумажным голубем в руках и большими глазами смотрел на председателя. В детской душе кипели противоречивые чувства.

— Нет, не верно! — закричал он что есть мочи, и глаза его заблестели на худеньком личике.

— Что? Что ты сказал? — изумился Игнат Карпович. — Я говорю не верно? Ах ты, разбойник! Ну-ка, иди сюда.

Он притянул к себе упиравшегося мальчика, поставил рядом.

— Ну-ка, ну-ка…

Председатель полез в карман, потом спрятал обе руки за спину и наконец сунул Кольке под нос два огромных кулака.

— В какой руке?

Мальчик поднял на него нахмуренный взгляд, немного подумал и хлопнул по правой. Игнат Карпович разжал кулак. В нём была маленькая шоколадка.

— Ишь ты, угадал! Ну и хитер же ты, братец. Весь в батю. Ты его любишь?

— Люблю.

— Неужели? За что ж ты его любишь? Смотри, какой он лохматый да страшный.

Мальчик посмотрел исподлобья на отца и развернул шоколадку.

— Ну и пусть, что лохматый. Всё равно он хороший.

— Это ты верно говоришь. Хороший-то он хороший, да только с дороги сбился. Как паровоз, ехал, ехал и под откос пошёл.

Председатель снова задумался, держа мальчика за плечи и глядя поверх его головы.

— Ну мне пора, — задирая подбородок и застёгивая воротник, сказал он. — Дел-то по горло. И туда надо, и там ждут, и всё бегом, и ни черта не успеваешь… Пора, наверно, старому на печку. Надо молодым дорогу уступать.

Игнат Карпович встал и, не прощаясь, пошёл к выходу.

— Так слышь, Семён? — оглянулся он уже в сенях. — Ты подумай. Время ещё есть. Заходи ко мне как-нибудь, потолкуем.

…Семён долго смотрел через искрящиеся узоры стекла, пока сани председателя не исчезли из виду. Потом, глубоко засунув руки в карманы, задумался.

Игнат Карпович и отец Семёна были одногодки. Детство их прошло в этом селе. Вместе выросли, вместе окончили сельскую школу, в один год были взяты в царскую армию. Империалистическую войну, германский плен и возвращение в Россию они прошли рука об руку. После революции строили в родном селе новую жизнь. Во время коллективизации, когда впервые колхозом поднимали зябь, отца Семёна убили кулаки. Игнат нашёл своего друга в свежевспаханной борозде. В последний раз, открыв помутневшие глаза и с трудом шевеля деревенеющим языком, отец Семёна сказал:

— Помоги семье… Сын у меня растет. Присмотри…

И Игнат помогал, чем мог… Когда Семён вырос и отслужил в армии, помог ему жениться, построить дом, обзавестись хозяйством. Смотрел за ним, как за родным… Но происшедшая с Семёном перемена больно задела старика.

После ухода председателя Семён долго ощущал в душе смятение, словно сказал что-нибудь нехорошее или взял чужое…

За окном мелькнула тень.

— Мамка идет! Мамка идет! — запрыгал и захлопал в ладошки Колька.

Но это вернулся из школы его старший брат Володя. В селе была только семилетка, и паренёк ходил в восьмой класс в городскую школу. Благо город был недалеко. Пройдёшь мост через речку, потом немного лугом, и вот тебе город.

Черноволосый, похожий на мать, Володя прошёл к столу и бросил на него стопку книг.

Отец остановил на нём колючий взгляд.