Ночь накануне

Гейб резко разворачивает руль. Мы уже почти добрались до его дома и теперь катим по подъездной аллее.

Он аккуратно паркуется и глушит мотор.

— Мелисса в командировке. Здесь ты будешь в безопасности.

Я перевешиваюсь через подлокотник и падаю в объятия спасителя.

— Теперь все будет в порядке, — убеждает друг детства.

Я не отвечаю, потому что не знаю, можно ли ему верить.

Некий тип разыскал меня и заманил на свидание, желая заставить страдать. Я же не замечала знаков, которые появлялись весь вечер. Раскрыла чужаку самые мрачные свои тайны, переспала с ним. Боже! А сейчас меня заподозрят в нападении на него или убийстве. Возможно ли, что моя жизнь наладится?

Гейб укачивает меня.

— Я всегда заботился о твоей безопасности и всегда буду, — заявляет он, и я отстраняюсь, ошарашенная его словами.

— Что ты имеешь в виду? — недоумеваю я. Гейб никогда не был моим защитником. Дело всегда обстояло в точности наоборот. С того самого раза, когда я впервые увидела, как его избивает брат, мне постоянно приходилось выручать его. Это со мной он был в безопасности. И это я хранила его секрет.

Он недоумевающе смотрит на меня.

— Я спасал тебя от братца, — выдает он. — Разве не помнишь? Он шел по пятам, выслеживал, охотился за тобой. Иногда он появлялся словно из ниоткуда, прижимал тебя к земле. Душил, бил, пытался удавить. Или приставлял нож к горлу. Доходило до того… — и замолкает, будто хочет подумать и лучше вспомнить. — Доставал до тех пор, — продолжает Гейб, — пока тебе не начинало казаться, что ты умираешь, и лишь тогда он отпускал на волю.

Неужели я схожу с ума? Гейб описывает события на полном серьезе, хотя я своими глазами видела, как братец проделывал все это именно с ним. Я единственная заметила синяки на шее друга. Это я нашла их тогда у крепости, когда Рик лежал на брате, прижав лезвие к его горлу. Это я оторвала ветку дерева и ударила подлеца по голове, а потом пообещала убить, если подобное повторится. Трус поверил, он знал, что мои слова — чистая правда. Во мне было больше ярости, чем у целой армии солдат. Пару недель спустя он уехал в военное училище. Гейб говорил, будто тот сам напросился, но мне всегда казалось, что Рик поступил так из-за меня. Потому что это я его испугала.

Однако теперь я начинаю сомневаться, так ли это было. Не выдумал ли Гейб историю об издевательствах Рика надо мной, чтобы его родители отослали старшего сынка прочь.

Я не знаю, как спросить об этом. Не обманывают ли меня воспоминания? Может, я сошла с ума? Перед глазами стоит Рик, держащий перочинный нож. Я помню, что содрала кожу на ладонях, когда сжимала ветку точно так же, как и потом биту, которой убили Митча Адлера.

Широко открытые глаза Гейба исполнены каким-то нежным и теплым чувством. Привязанностью, решаю я. Он носится со мной будто я его подопечная, питомица или дитя.

— После этого знамения, — выдает он, — тебе придется уняться, ладно?

— Как это? — осторожно осведомляюсь я.

— Больше никаких типов, желающих тебе напакостить. Я понимаю, бороться с похотью выше твоих сил, как было, когда ты целовалась с моим братцем. И тебе нравилось с ним сосаться после всего, что он с тобой сделал.

Я пытаюсь разобраться в происходящем, хотя знаю, что не способна на это.

— А Митч Адлер? Он просто хотел использовать тебя. Вспомни доктора из Нью-Йорка, женатика с детьми. Тот тоже тебя использовал. Все эти подлецы просто пытались причинить тебе боль. Неужели ты сама не видишь?

У меня перехватило дыхание на какое-то время. И я замерла.

Откуда Гейб узнал, что Кевин женат и с детьми? Я не рассказывала никому, потому что представляла, как на это отреагируют. Никто бы не понял нашей ситуации.

Я никому не говорила его фамилии. И ни одной живой душе не признавалась, что он мозгоправ.

— Рик в тюрьме. Ты в курсе? — неожиданно спрашивает Гейб, а я качаю головой. Ни я, ни Роузи с Джо об этом не знали. Он служил в какой-то дыре за океаном, когда мы в последний раз слышали о нем.

— Он подрался в баре и убил человека. Военный трибунал отправил его гнить в тюрьме. Рик получил по заслугам, но его арест просто уничтожил нашу бедную мать. Мой отец умер, старший брат — в тюрьме, и только я остался у нее.

— Понятно, — говорю я лишь потому, что боюсь молчать. Мать сказала нам, что миссис Уоллис живет в доме престарелых. Она наверняка бы сказала нашей матери, загреми ее сыночек за решетку. А может, и нет, потому что ей было стыдно.

— Нам надо незаметно переправить тебя в дом, — говорит он. — Тебе пора отдохнуть.

Я смотрю из окна на переулок Оленьих холмов, хотя еще очень темно и даже очертания дома Уоллисов различаются с трудом. Так много воспоминаний связано с этим районом. Веселых и грустных. Пугающих, травмирующих. Они окружают меня со всех сторон, сплетаясь причудливой паутиной. После переезда в Нью-Йорк ноги моей здесь не было. Не на этой улице. Я не возвращалась сюда, потому что не хотела вспоминать прошлое. Мне достаточно одной фотографии на заставке, чтобы не забывать, во что это место меня превратило.

Гейб открывает дверь и выбирается наружу. Он ждет меня, стоя у капота.