Ночь накануне

Иннокентий Андреевич слишком устал, чтобы объясняться. Перевязанная ветка была всего лишь наружной сонной артерией. Многочисленные соединения с внутренней позволяли выключать ее из кровотока без последствий.

Он коснулся занемевшей руки интерна и убрал ее вместе с грудой пропитанных кровью салфеток. Фонтан не возник.

— Есть давление! — устало сказал анестезиолог. — Вытащили.

— Да не будет он жить без сонной!.. — выкрикнул Скуранский.

Даже под маской было видно, как у него побагровели и затряслись щеки. Затхлая вонь перегара поползла над операционным столом. Иннокентий Андреевич брезгливо отстранился и процедил:

— Захлопни пасть!

В ответ раздался новый истеричный вопль:

— Да что ты из себя строишь, козел?! Салага! Сопля зеленая!

Внезапно Иннокентий Андреевич вспомнил, как в восемьдесят первом году на комиссии по летальным исходам Скуранский топил молодого коллегу, усердно поливая грязью. Как злобно тыкал ему в спину пальцем, сообщая матери о смерти сына. Как отравлял жизнь последующие несколько лет, постоянно напоминая об этом случае. Очень захотелось воплотить в жизнь то, о чем тогда мечталось. Отказывать себе он не стал…

Старый хирург отодвинулся от стола и с размаху врезал кулаком в припадочно трясущуюся челюсть. Хрустнула кость. Скуранский отлетел в угол и выключился. Сверху на него рухнул тазик с отработанным перевязочным материалом…

Под изумленными взглядами сестер и интернов Иннокентий Андреевич стянул расстерилизованную перчатку. Он небрежно кинул ее на бессознательное тело. Потом развернулся, направляясь к выходу из операционной. Он шагал, тяжело припадая на порезанную ногу, немного ссутулившись. Маскироваться больше не было сил. Да и необходимости.

— Всем спасибо, — сказал он на прощание. — Заканчивайте без меня.

Никто не обратил внимания на его морщинистую руку, оставшуюся без перчатки, на походку немолодого человека, на густой хриплый голос. Пациент был спасен. Кое-кто получил по заслугам. А все остальное народ не интересовало.

Анестезиолог хмыкнул и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

— По-моему, на фоне алкогольного опьянения коллеге стало плохо. Мне кажется, он просто упал в обморок.

Коллектив дружно поддакнул, возвращаясь к работе.

* * *

Возле оперблока сидела заплаканная женщина. Увидев выходящего хирурга, она встрепенулась. Губы ее приоткрылись, но решимости спросить не хватило. Мать безнадежного пациента приподнялась, жалобно комкая блузку на груди.

— Будет жить, — устало произнес Иннокентий Андреевич. — Я обещал.

Женщина обессиленно упала на банкетку, не в силах прошептать ни слова.

Иннокентий Андреевич зашел в ординаторскую. Оставалось нанести последний мазок, завершающий картину. Он вытащил из шкафа мирно посапывающего доктора Кешу, переложил на диван, бросил рядом мокрый, испачканный кровью халат, колпак, маску и вторую перчатку. Затем натянул спортивный костюм. Напоследок по ординаторской пронесся шепот:

— Ты извини, парень.

Мимо постовой сестры, задремавшей на посту, он прошел на цыпочках, изображая заблудившегося пациента. Та не проснулась. Не вызывая лифт, он спустился вниз. Подсобный темноватый коридорчик неподалеку от морга был безлюден. Нужная дверь нашлась без труда. Она была немного приоткрыта, как бы приглашая войти. Иннокентий Андреевич обернулся, прощаясь с восемьдесят первым годом, и ушел…

В комнате по-прежнему горел монитор. Рядом с компьютером валялся неподключенный шнур питания. Часы показывали без пяти минут час. Он тяжело опустился в кресло, на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями. Потом решительно склонился над клавиатурой и напечатал:

«В истории земной было предостаточно дряни. Но ты не посчитал это достаточным основанием для того, чтобы стереть с лика планеты человечество.

Хорошего, благородного, чистого и светлого тоже было немало. Но ты не счел доброту и любовь искуплением грехов.

Да, мы не совершенны! Но ни за что не поверю, что именно сейчас кто-то решил поставить на нас точку, если не будет найден смысл существования. Глупо ожидать, что за одну ночь, за двенадцать отчаянных попыток, возможно разгадать величайшую тайну мироздания. Нельзя даже предположить, что кто-то вот так запросто расшифрует главный стимул движения вперед, разложит по полочкам вечное стремление к совершенству, выведет формулу, примиряющую добро и зло…