Ночь не наступит

— Вы правы, дядюшка Хильмар, вас не обманешь.

— Меня! — старик воздел глаза к потолку. — В таком случае обратите внимание именно на тридцатидневный срок.

Он откинулся в кресле:

— Запомните, ни на день, ни на час дольше. Ваш «некто» имеет право требовать. А когда он был арестован?

— Двадцать второго марта, на рассвете.

— Инженер Красин? Меня не проведешь. Значит... — адвокат взял со стола картонку с календарем. — Значит, он должен быть освобожден на рассвете двадцать первого апреля. Если до того не поступит официального требования о его выдаче.

Оставалось несколько дней. Хейно привез из одного ему известного места несколько круглых, как кегельные мячи, бомб-«македонок» и спрятал их в расщелине скалы около домика Хилтунена. О предстоящей операции Эйвар оповестил других товарищей по партии. Они обследовали дорогу, наметили, где и кто будет стоять, куда бросать бомбы. Антон живо вспомнил Тифлис, Эриванскую площадь. Разве Семен действовал не так же дерзко?.. Но здесь, в окружении жандармов, будет Леонид Борисович. Как бы он не пострадал от взрыва.

Однако иного выхода не было. Еще в Париже студента предупредили: ни в коем случае Красин не должен быть вывезен в Петербург.

Между тем и писарь Юхан, воспользовавшись случаем, шепотом объяснил Леониду Борисовичу смысл предписания. Инженер с усталой улыбкой кивнул:

— Спасибо, я знаю.

Юхан рассказал Красину и о проекте, предложенном Германом Федоровичем.

— Передай: я категорически возражаю. В нынешней обстановке он обречен на провал. Попытка приведет только к лишним жертвам.

Писарь передал решение инженера Герману Федоровичу.

— Что ж, остается одно: ждать, — вынужден был согласиться тот.

День шел за днем. Все находились в предельном напряжении: требование могло поступить каждую минуту.

И вот девятнадцатого апреля утром в хибарку топаря ворвался Юхан:

— Товери, получена телеграмма из Петербурга. Офицер с документами и арестантский вагон прибывают двадцатого! Завтра, дневным поездом!

Вечером все единомышленники снова собрались у Хилтунена.

— Дьявол побери, не хватило суток, чтобы обойтись без бомб, — с досадой проговорил Герман Федорович.

Антон внимательно посмотрел на каждого. Через два дня кого-то из них может не быть в живых. Никто не струсит?.. На Германа Федоровича, на Ладо и Вано можно надеяться, одно слово — боевики!.. А вот финны?..

— Айкаа он лиен веген... Время совсем мало... Много-мало, меньсе, — угрюмо выговорил Хейно. — Юна... поезд ходит Выборг келло колме... три часа. Путу кууситойста тунтиа... Не хватает сестнадцать часа...

— Шестнадцать... Шестнадцать... — какая-то мысль вертелась в голове у Антона. — Ты говоришь, поезд приходит в три часа?.. Идея, друзья! Мне пришла в голову идея!..

Утром двадцатого апреля инженер Красин потребовал лист бумаги и перо для подачи официального прошения губернатору.

Директор тюрьмы Бруно Брейтхольц не на шутку струхнул: может быть, его подчиненные допустили нарушения в обращении со столь важным узником? Он сам принес в камеру инженера лист и чернильницу — и с волнением наблюдал, как сын надворного советника водит пером по бумаге. Тут же, не выходя из камеры, директор спросил разрешения ознакомиться с письмом.

— Будьте любезны, — кивнул Красин, понимая, что и без его ведома директор прочтет послание.

Брейтхольц прочел, и улыбка облегчения осветила его взмокшее лицо:

— Сию минуту будет препровождено, герра инженер! Сию же минуту!

Он выкатился из камеры, и из-за запертой на три оборота двери донесся его голос:

— Юхан! Куда он запропастился?

Выборгский губернатор барон Биргер Густав Самуэль фон Троиль был ревностным администратором. Он любил и соблюдал порядок и терпеть не мог каких-либо осложнений. Ничто так не радовало его, как возможность в конце месяца уведомить Гельсингфорс, что во вверенной ему губернии «никаких замечательных происшествий не произошло».

К сожалению, все последние месяцы, да что там месяцы — годы барон лишен был такого удовольствия: Выборгская губерния стала средоточием всевозможных казусов, «ближней эмиграцией» преследуемых Россией злоумышленников, центром местных финских ниспровергателей, таких, как «партия активного сопротивления». Впрочем, барон предпочитал не разжигать страсти. Будучи служакой, он не простирал свои устремления дальше Гельсингфорса. И превосходно знал, что в столице великого княжества, в сенате господствуют националистические настроения. Сенат понимает: малейшее нарушение законов самоуправления во вред империи может повлечь со стороны Петербурга неприятности. Но, не нарушая буквы царских законов, мешать петербургским властям как только возможно — дело национальной гордости. Нет, сенаторы — отнюдь не члены «партии активного сопротивления». Они, упаси боже, не разделяют социалистических взглядов. Но внутренние дела финнов — их дела, и пусть Петербург не сует в них носа. Поэтому строжайше соблюдать букву, не перенося духа.