Ночь ночей. Легенда о БЕНАПах

Сведения собрали по крупицам: кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, один передал другому… нашелся тяжело раненный немецкий пленный, его чудом приволокли в городской немецкий госпиталь, это был, кажется, прямой свидетель, но его вторично ранило при взрыве мины… но ведь он и тогда уже был ранен, и его везли в кузове подорвавшейся машины… Да еще почти никто настоящей правды знать не хотел, довольно много начальства оказалось бы замешано в этом недоразумении, у многих было «рыло в пуху»… Искали только правдоподобную версию их гибели, чтобы не писать: «Пропали без вести». Эта неуютная версия всегда мало кого устраивала (ведь помнили о родных)… Правдоподобие перемешивалось с бездарным враньем, слухи — с бредом, все сливалось в потоке наваждений.

Токачиров ушел из батальона. Ушел тихо и внезапно. Вот так выглядело небольшое недоразумение. У оставшихся оно засело больной занозой если не навсегда, то надолго.

* * *

На Висленском плацдарме была последняя землянка, последняя «Хоромина». В сокрушительном наступлении уже строить не приходилось. Да и зачем?.. Рядовой Петрулин мыл золото на своем Урале, кто, кроме старателя, будет создавать такое сооружение?..

А собрались потому, что почуяли: «Это в последний раз, может статься. Впереди прорывы и победы, а это всегда много хороших и еще больше скверных вестей». Как бы мало ветеранов в батальоне ни осталось — обязательно станет еще меньше. Вот и пришла пора взглянуть друг другу в глаза и запечатлеть хоть фас, хоть профиль.

Маленькие легенды о Петре Романченко, рассказанные его ординарцем

В батальоне смелость ценилась превыше всего, а Романченко, несмотря на всю свою грубость, неуклюжесть и даже порой дурость, не раз это качество доказывал. Мы имеем в виду не дурость, а смелость, хотя располагаются они всегда по соседству.

Выбрал он себе ординарцем самого неказистого на вид и заметно трусливого солдата, который из своей трусости умудрился соорудить для себя довольно выгодное защитное прикрытие. Рассказы о трусости ординарца Сереги Галкина слагал главным образом сам Серега. А потом уж его байки расползались с прибавлениями и украшениями по всему корпусу.

Серега был коротышка, дьявольски выносливый, ходил, как и его командир, вразвалочку, был заметно приблатненный, казалось, что в добровольческий корпус угодил прямиком из колонии малолетних преступников по достижении совершеннолетия. Никто никогда его не видел в бою с автоматом или каким-либо другим оружием, а нагружен он был постоянно, как вьючное животное, особенно когда двигался пеше (а такое случалось). Тут был и всегда переполненный вещмешок, и запасные кассеты к автомату командира, большой бинокль, кое-какое барахлишко и, конечно же, трофейная двухлитровая фляга в роскошном фетровом футляре на добротной ременной портупее (и всегда не пустая, хотя за качество содержимого мало кто мог бы поручиться). Уникальная была фляга, ни у кого такой не было. Говорили, что фляга когда-то принадлежала знаменитому немецкому генералу, но вот неведомыми путями и превратностями судьбы угодила в арсенал Романченко и, следовательно, его ординарца (где пришлась как нельзя кстати). Еще говорили, что Галкин сильно не чист на руку. В батальоне этот изъян считался значительным и карался строго. Его поймали с поличным и извалтузили так, что он чуть Богу душу не отдал. Но был Галкин человек отходчивый, быстро залечивал следы повреждений и еще быстрее прощал своих обидчиков. Воровство за порок он вообще не считал и относился к нему скорее как к спорту. Вскоре обнаружилось, что Серега сферу своей привычной деятельности решительно перенес за пределы родного батальона.

— У меня командир особенный, — хвастался Галкин, — ему смелый ординарец не нужен. У него и своей — ВО по сих! Можно бы и поубавить… К примеру: оглашенная бомбежка под Борилово или уж не помню… в требухе студень, в калгане пустота; а Они: «Рядовой Галкин, будь другом, принеси-ка фляжечку», — бомбит так, что «вот-вот»… «Она в коляске мотоцикла!» — кричу… Я весь в земле, в трясучке, членом шевельнуть не могу… До коляски метров пятьдесят, а то и семьдесят, ни головы, ни жопы не оторвать!.. Они как рявкнут, ну и побежал… — подвиг во имя командира. Потом напишет: «Спас жизнь своему ротному под оглушительной бомбежкой!..» А что, разве не так?..

Очень ценят Они (это Романченко) поговорить по душам в самый что ни на есть МОМЕНТ!.. Пример: на дворе (то есть в лесу) темнота. Ночь.

Погружаемся… Слегка накрапывает. Они в палатке и не один, а с этой кувалдой из банно-прачечного отряда, килограммов на сто. Приволоклась за восемь километров!.. Я невдалеке, лежу, понемногу мокну, прикрыт чем попало…

— Га-а-алкин, ты там не промок? — кричит. — А то… Ну, думаю, твою мать!! Какой заботливый… А то… он сейчас кувалду из палатки выкинет и мне там место предоставит!

— Никак нет, — отвечаю.

— Ты там получше укройся.

— Есть укрыться (а то я без него весь нараспашку), — как раз, когда он на бабе, им хочется показать, какой он есть первейший по заботливости командир. Вот такая бирюлька.