Ночь оракула

На следующее утро мы чуть не до полудня провалялись в постели. В город на один день приехала кузина Грейс, и они договорились встретиться в два возле музея Гуггенхайма, а затем еще посмотреть постоянную экспозицию в Мете.[5] Свой выходной Грейс любила проводить среди живописи, так что уходила она в хорошем настроении. ^{6} Я предложил дойти с ней до метро, но она уже опаздывала, а так как расстояние было порядочное, она побоялась, что для меня это будет слишком большим испытанием. Я вышел с ней на улицу, и мы простились на первом перекрестке. Она припустила по Корт-стрит в сторону Монтегю, ну а я не спеша прошелся до кондитерской «Ландольфи», чтобы купить пачку сигарет. На сегодня хватит. Мне не терпелось открыть заветную синюю тетрадь, и, вместо того чтобы совершить привычный моцион, я поспешил обратно. Спустя десять минут я уже сидел за письменным столом. Я даже не стал перечитывать написанное, а сразу взял с места в карьер.

Ник Боуэн летит в Канзас-Сити, за иллюминатором ночь. После передряги с химерой и суматошного бегства — внезапный покой и безмятежная пустота внутри. Он не пытается анализировать свои действия, не жалеет о брошенном доме и работе, не испытывает ни малейших угрызений совести по отношению к жене. Понимая, как трудно ей придется, он уже себе внушил, что без него Ева только выиграет: оправившись от шока, она начнет новую, полноценную жизнь. Его позицию не назовешь похвальной или вызывающей сочувствие, но фатальная идея, овладевшая им всецело, столь глобальна, до такой степени несопоставима с его прежними желаниями и обязательствами, что ему остается только подчиниться ей — пусть даже ценой безответственных поступков, которые еще вчера вызвали бы у него отвращение. Вот как это сформулировано у Хэммета: «Человек умирает по воле случая и живет до тех пор, пока его щадит слепая Фортуна… Пытаясь разумно вести свои дела, Флиткрафт, наоборот, только разошелся с жизнью. Еще не сделав и десяти шагов от места, куда грохнулась балка, он уже знал: не будет ему покоя, пока он не перестроится в соответствии с открывшейся ему истиной. К концу завтрака он понял, как это сделать. Упавшее наобум бревно едва не лишило его жизни; теперь он наобум перевернет свою жизнь, начав ее с чистого листа».

Я, конечно, не одобрял действий Боуэна, но это не мешало мне с удовольствием их описывать. Флиткрафт, его прототип в романе Хэммета, точно так же обошелся со своей женой. Такова была завязка истории, и я не собирался от нее отказываться. Но я понимал, что дело не в одном Боуэне и роман не может ограничиваться перипетиями одной жизни. Ева никуда не девалась, и, как бы меня ни увлекали приключения Ника в Канзас-Сити, для полноты картины я должен был вернуться в Нью-Йорк и понять, что с ней происходит. Ее судьба была для меня не менее важна, чем судьба ее мужа. Боуэн хочет стать ко всему безразличным, просто плыть по течению; Ева — жертва обстоятельств, у нее свои переживания. После того как Ник выходит из дому на десять минут и не возвращается, в ее душе разыгрывается настоящая буря: паника, страх, гнев, горечь, отчаяние. Я предвкушал, как погружусь в эту пучину страданий, как проживу вместе с ней этот обвал страстей и опишу его в романе.

Вскоре после взлета Ник достает из дипломата рукопись Сильвии Максвелл и начинает читать. Этот элемент повествования я решил ввести как можно раньше, еще до того как самолет приземлится в Канзас-Сити. Получается три истории: история Ника, история Евы и история рукописи, рассказ в рассказе. Как человек, связанный с литературой, Ник должен быть восприимчив к силе слова. Постепенно, все больше погружаясь в мир Сильвии Максвелл, он начинает видеть связь между тем, что происходит с ним, и вымышленными событиями: неявно, метафорически роман как бы описывает обстоятельства его новой жизни.