Ночь печали

Супруга Кортеса Каталина, приехавшая с Кубы после поражения Теночтитлана, казалась худой, скромной и молчаливой; она не могла играть роль властной первой жены вице-короля или губернатора, и это разочаровывало Кортеса. К несчастью, однажды вечером она умерла во сне после ссоры с Кортесом по поводу обращения с рабами. Ходили слухи о том, что ее смерть вовсе не была столь естественной, как утверждал Кортес, но император Карл не стал расследовать это дело. Во-первых, его не волновали такие мелочи, а во-вторых, король побаивался Кортеса, его энергии и уникального образа мыслей, всего того, что выделяло Кортеса как военачальника, и потому Карл дал Кортесу небольшие полномочия. В Новую Испанию приехали чиновники, чтобы представлять интересы императора на этом континенте. Карл решил, что Кортес прекрасный завоеватель, но кропотливая, бесславная и в первую очередь лояльная работа по управлению империей — это явно не для него.

— Твой брат думает о том, чтобы занять место в новом правительстве, — мимоходом сообщила мать Малинцин, как будто это вовсе не было целью ее визита.

— Вот как? В новом правительстве?

— Ты общаешься с важными людьми, Малиналли.

С важными людьми.

Раз в год все важные люди собирались вместе и праздновали день, когда духи возвращались на землю. Кортес называл это Днем всех душ, но все остальные знали, что это День мертвых, вернее, два дня — первое и второе ноября по испанскому календарю. В эти дни они поминали Франсиско и Ботелло, умершего во время осады в своей глиняной хижине рядом с Ципактли, своей ацтекской возлюбленной. Кай и Малинцин поминали Лапу Ягуара. Кортес настаивал на том, чтобы они почтили память Исла, и потому те из них, кто жил неподалеку от Такубы, где сеньор Исла скончался, сделали для него алтарь. По традиции они должны были оставлять на алтаре еду, которую любил Исла, и небольшие сувениры. Но на самом деле никто не знал, какую еду любил Исла, и поэтому Малинцин, Кай и Нуньес укладывали на алтарь гнилые, зловонные дыни, заплесневевшие тортильи, мертвых ядовитых лягушек, горстку бобов, от которых пучило живот, и очень редкий испанский фрукт — яблоко, manzilla, с червями.

Они сделали небольшую статуэтку Исла — куклу с маленькой головой и змеиными глазами, пришитыми по бокам, словно пуговицы. Под гульфик кукле они запихнули личинок москитов, положили скорпионов между пальцами и измазали ее матерчатую голову гнилым утиным жиром со вшами. Отец Ольмедо наклеил на эту куклу небольшой клочок бумаги с цитатой из Иоанна Богослова, начинавшейся словами: «Истинно, истинно говорю я вам…»

— Ты меня слушаешь, Малиналли?

— Слушаю. — Малинцин не могла заставить себя называть матерью эту женщину, рассевшуюся в ее доме, будто она тут всегда жила.

— Твой брат думает о должности в новом правительстве. Он очень талантлив.

— Что он умеет делать?

Малинцин думала о матерях и их сыновьях, о матери юноши из Чолулы, которая хотела сделать ее своей невесткой. Она вспоминала о том, как люди в Теночтитлане слышали такие же крики каждый вечер на центральной площади. Здания в городе лежали в руинах, здесь не осталось и камня на камне, а на развалинах дворцов и храмов построили новый дворец и большую церковь.

— Твой брат очень умен. Он быстро учится. Он может научиться чему угодно. Сейчас он учит испанский.

— Вот как? ?Habla espa~nol?^[69]

Брат ничего не сказал.

— ?Un poco, — Малинцин развела пальцы на дюйм, а затем немного сдвинула их, — poquito?^[70]

Ее брат попытался улыбнуться, но это выражение лица ему явно не давалось. У него был узкий рот, и Малинцин представила, как брат поглощает пищу мелкими кусочками и лакает воду, словно животное.

— Ты могла бы по-сестрински помочь ему, но что тут скажешь. Я вырастила тебя щедрой и доброй и знаю, что могу рассчитывать на то, что ты чтишь семейные узы. Мы приехали с побережья — ты это знаешь. Нам нужно отдохнуть, так что мы останемся здесь до тех пор, пока твой брат не займет должного положения. Когда мы встанем на ноги…

— Твой сын может отнести тебя обратно, — перебила ее Малинцин. — Он молод и силен.

В конце концов, Ботелло и Аду несли Франсиско, а Альварадо перенес мать через горы на плечах.

— Отнести меня обратно? Ты, конечно же, шутишь. Отнести меня обратно на спине? — с угрозой прошипела старуха.

Встав со стула, Малинцин подошла к матери и, нагнувшись, поцеловала ее в губы.

— Вы возвращаетесь на побережье.

— Нам некуда возвращаться, Малиналли. Воины…

— Я подарю тебе дом. Тебе и твоему сыну. Но вы не будете жить рядом со мной.

— Но мы же только что приехали, Малиналли! Такой короткий визит, дочка! Бобы уже готовы, те, которые грела служанка? Нет ли у тебя гамаков, в которых мы могли бы отдохнуть? Конечно, ты не хочешь, чтобы мы уходили. Кровь людская — не водица. Я хочу пить. Ты ведь варила бобы, правда? У тебя такой большой дом и всего один сын.

— У тебя тоже есть сын.

— Ты богатая женщина, женщина со связями. Ты разговаривала со многими важными людьми.