Ночь печали

Более того, недавно в столицу доставили дань, собранную в других городах, — горы золота, стоившие около шестисот тысяч песо. Все это золото, за исключением наиболее изысканных украшений, было переплавлено. Да, в этот раз собрали меньше еды, ткани, солей, табака, какао-бобов и фасоли, но, поскольку склады были полны, продуктов хватало, чтобы удовлетворять потребности населения столицы. Кроме того, к некоторым видам деятельности стали относиться менее внимательно. Так, экскременты, которые раньше вывозили из столицы на каноэ и использовали для удобрения полей и дубления кожи, оставались в огороженных тростником туалетах, и те стали вонять так сильно, что от них пришлось отказаться. Местное население быстро подхватило привычки чужаков. Уборщики уже не подметали улиц — ведь зачем подметать, если это никому не нужно? Каналы засорились — если управляют чужаки, то зачем об этом думать? Животных в зоопарке перестали регулярно кормить, и крупные кошачьи ослабели, у них выпали зубы, а из носа текла кровь. Сады и вольер для птиц, за которыми при Моктецуме тщательно ухаживали, пришли в упадок: тропические цветы с побережья завяли, бесчисленные орхидеи засохли, ночные цветы больше не распускались. Оросительная система покрылась коричневым налетом. Выжил в этих условиях только кактус. Испанцы жгли ацтекские книги, потому что все эти страницы, складывавшиеся как веер, по мнению чужаков, рассказывали о языческих богах и историях, о которых лучше позабыть. Берналь Диас, отвечавший за культуру, вообще не считал ацтекскую письменность письменностью. Ремесленники стали меньше производить, а значит, рынок стал уж не тот, что был. Сиеста днем начиналась раньше, а заканчивалась позже. Зачем вставать на заре, если делать все равно нечего? Город погрузился в сон в смутном предчувствии приближающейся беды, но днем никто не говорил о том, что великого императора держат в заложниках.

И только когда солнце садилось, по загрязненным каналам к домам аристократов подплывали каноэ и на складах и пустырях далеко от центра города собирались молодые воины. Словно тени, они слетались в Такубу, Койоакан, Хочимилько, приближались к Чапультепеку, Холму Кузнечиков, где весенние воды питали акведуки Теночтитлана. При свете восковых свечей, привезенных сюда испанцами, воины обсуждали сложившуюся ситуацию: разум Моктецумы помутился, его отравили страшным ядом, его опалило солнце или захватили демоны, освобожденные вторжением испанцев. Все знали о таком виде безумия, при котором отказывала воля и разум. Именно это и произошло с Моктецумой, говорил народ. По улицам Теночтитлана бродили старики и юноши, сбитые с толку взрослением. Духи женщин соблазняли мужчин, ведя их к погибели. Да, императоры были богами, но в то же время и людьми, и потому каждый из воинов, возвращаясь в свои части, в бараки к простым солдатам, вносил свой вклад в создание армии, не подчинявшейся Моктецуме. Эта армия готовилась победить испанцев, а если понадобится, то и убить самого Моктецуму.

В этом году выпало мало дождей, и в марте года 1520-го по христианскому летоисчислению с иссохших холмов спустились койоты, охотившиеся на собак и детей. Голодные звери бродили по улицам и бегали вдоль каналов. Они бесстрашно подбирались к дворцам и храмам, вторгались на площадки для игры в мяч, кружили по рыночной площади, наводя ужас на округу. Их вой пугал матерей, и отцы выбегали из домов, вооружившись дубинками, утыканными острыми лезвиями из вулканической породы. По ночам перед рассветом на улице раздавались и более страшные звуки — плач одинокой женщины. Без сомнения, это была богиня, печалившаяся о своих заблудших детях. Испанцам же казалось, что это призрак женщины из Чолулы, ищущей своего сына: «Сыночек, сыночек, где же ты?»

Глава 32

Моктецума, казалось, не знал об упадке своего города и разрушении империи. Утром он сидел под лаймовым деревом в одном из садов на территории дворца. Моктецуме нравилось загорать, попивая напитки из нектара цветов гибискуса, подслащенные медом, жевать хрустящее печенье, подсоленное и посыпанное красным перцем чили. Моктецума наслаждался обществом Малинцин, и не только потому, что она была старательной и красивой служанкой, но и потому, что она стала его официальной слушательницей. Кортес приставил к Малинцин Агильяра, и тот просил ее переводить слова Моктецумы, которые он записывал в книгу. Агильяр не имел амбиций Берналя Диаса дель Кастильо, считавшего, что каждый европеец, умевший читать и способный купить его книгу благодаря новому изобретению — печатному станку, станет восхищаться блестящим писателем Берналем Диасом дель Кастильо.