Ночь полководца

Рыжова спала, сидя на табурете у столика, положив голову на протянутую руку. Косынка сползла у девушки на ухо, открыв стриженые светлые вихры; белый уголок платочка слегка шевелился от, ее неслышного дыхания. Горбунов давно уже смотрел на Машу... Очнувшись, он в первую же минуту вспомнил о ней, и его охватило нетерпеливое предвкушение радости. Это было похоже на то, как он просыпался некогда в день своего рождения, счастливый сознанием наступившего праздника. Горбунов действительно сейчас же нашел Машу в комнате, но как будто не сразу ее узнал. Его поразили мальчишеские волосы, тонкая рука с огрубевшими, недлинными пальцами, сапоги, казавшиеся на девушке исполинскими, бледная, едва окрашенная солнцем щека. Маша не показалась теперь Горбунову красивой, и небывалая раньше участливая нежность охватила его. Как ни был сейчас слаб старший лейтенант, он чувствовал себя самим собой, то есть двадцатидвухлетним мужчиной, воином, офицером Красной Армии, - поэтому горькая, хотя и мужественная усталость девушки, любимой им, пронзила его сердце. Огорченный, подавленный смутным сознанием своей вины перед Машей, которую он не уберег от лишений, он почти со страхом ждал ее пробуждений.

Комнатка, где он теперь находился, была невелика. Кроме его носилок, в ней поместились еще двое других; одни виднелись из-за простыни, протянутой наподобие занавески, - на них лежал кто-то с забинтованной головой; вторые носилки, рядом с Горбуновым, оставались пока пустыми.

Маша проснулась, когда пришли санитары, чтобы забрать их. Она подняла голову, и недоумение отразилось на ее лице, но сейчас же его сменило беспокойство. Поискав глазами, девушка увидела Горбунова и секунду всматривалась в него. Потом, словно испугавшись, быстро встала, прижав к груди руки.

- Маша... - умоляюще начал старший лейтенант.

- Ну вот... - сказала она, поморщилась и всхлипнула.

- Измучилась... Маша, - выдавил из себя Горбунов.

- Ах, нет! - сказала она жалобно.

- Маша... - позвал старший лейтенант.

- Ну вот... - прошептала она, стискивая на груди побелевшие кулачки, и приблизилась к носилкам, стуча сапогами.

- Руку... дайте... - Горбунов силился приподняться. - Руку.

Девушка как бы с трудом наклонилась, и он, вымаливая прощение, положил ее ладонь к себе на губы.

- Что вы? - громко сказала Маша, глядя на свои обломанные ногти.

Она слабо потянула пальцы назад, но Горбунов не выпускал их, и тогда сквозь смущение на лице ее проступила странная, высокомерная улыбка. Маша легонько погладила влажную, колющуюся щеку, и старший лейтенант судорожно вздохнул.

- Какой вы!.. - радостно упрекнула девушка.

Тихо убрав руку, она выпрямилась и вдруг заметила на столе свой платочек. Ужаснувшись, она провела ладонью по непокрытой стриженой голове и взглянула на Горбунова так, будто теряла его. Тот все еще тянулся за ее рукой, и Маша, покраснев, тряхнула вихрами. Лицо ее говорило: "Да, я такая... Что же делать, если мне так трудно быть красивой?.." Она вернулась к столику, повязала косынку и снова села.

- Ну вот... вы и проснулись, - вымолвила, наконец, она.

- Да... Я уже... - пробормотал старший лейтенант. - И ничего не болит...

- Вас Юрьев оперировал? - неожиданно раздался новый, громкий голос.

С носилок, стоявших за простыней, на Горбунова и Машу смотрела плосколицая, скуластая девушка; толстая повязка на ее голове была похожа на чалму.

"Ох, мы и забыли, что здесь Дуся!" - подумала Маша и застыдилась: Максимова давно уже, видимо, наблюдала за ними.

- Юрьев... - ответила Маша, так как Горбунов еще не знал этого.

- Замечательный хирург... Он и меня оперировал.

- Тебе ничего не надо, Дусенька? - спросила Маша сконфуженно.

- Нет, мне лучше... - твердо произнесла Максимова.

- Маша, - сказал Горбунов, - сядьте сюда...

- Куда? - спросила она, покосившись на Дусю.

Та внимательно, хотя и бесстрастно, смотрела на нее.

- Ближе сядьте... - попросил старший лейтенант.

Девушка, словно нехотя, передвинула свой табурет к носилкам и села прямо, сложив на коленях руки.

- Устали вы... со мной? - спросил Горбунов.

- Ни капельки, - возразила Маша.

- Я вижу... - настаивал он.

- Что?

- Что устали... - в тихом голосе Горбунова звучали умиление и признательность.

"Нехорошо, что Дуся все слышит..." - терзалась Маша: радость, которую она испытывала, казалась ей жестокостью по отношению к раненой подруге. Но поделиться с нею счастьем она не могла, и глухое раздражение против человека, заставлявшего ее быть жестокой, поднялось в девушке. "Ну, и пусть слышит!" - решила Маша.

- Ох, и боялась я за вас, - призналась она.

- Боялись? - восхитившись, повторил Горбунов.

- Ну да...

- А долго я спал? - спросил он.

- Больше суток.

- Вот беда... - сказал Горбунов.

- Это еще не беда, - Маша улыбнулась.

- Вы были здесь, а я вас не видел, - пожаловался Горбунов.

Максимова отвела занавеску и придержала ее, чтобы лучше видеть.

- А знаете, Рыжова? - сказала вдруг она.

- Что?

- Меня ведь к ордену представили...

Маша удивленно молчала, и Максимова пояснила:

- К ордену Ленина... У меня еще Красное Знамя есть... Только я его пока не получила.