Ночь полнолуния

Скучун, будто проснувшись, рассеянно озирался по сторонам, расплескивая бурую жидкость в бокале. Он топтался на месте, переступая несмелыми лапками, и, ойкнув, налетел спиной на бронзовое жало канделябра… Бокал, выпрыгнув из рук, разбился о сверкавший паркет. Жидкость зашипела, вспенилась и стала всасываться в фигурные ромбы паркета. Мокрое маслянистое пятно источало удушливый запах — то гибель была Скучуна… Испарения поднялись, протанцевав бурым облачком, и растворились в воздухе, лишь слегка задурманив голову…

— Ах ты, гадкая лягушка! — Скучун, протирая глаза и встряхиваясь, сбросил последние чары наваждения. — Говори, куда спрятал Ксюна!

— Так я тебе и сказал! А найдешь — и не узнаешь ее!

Большой Жомб, сбросив маску добродушия и свирепея на глазах, с пеной у рта наступал на Скучуна, сжав лапы в цепкие кулаки. Перед Скучуном тряслась от гнева распухшая, шипящая, студенистая бородавка.

— Мерзкая слизь! — Скучун напружинился и распушил свою зеленую кисточку. Его хвостик метался и стучал по полу, словно боевой барабан. Прыжок! И Скучун — мангустой на змею — бросился на Большого Жомба. Он опрокинул его прямо в распахнутую пасть буфета, и звон бьющегося хрусталя сопроводил падение жирного тела. Скучун, задыхаясь, захлопнул створки и привалился к ним всем телом. Хруст, звяканье и стук слышались изнутри.

— Ключ! Где-то должен быть ключ! А, вот он! — Ключ от буфета лежал на овальном столике за канделябром, что так чувствительно напомнил о себе…

Скучун запер дверцы буфета, сотрясаемого возней и ударами изнутри, и кинулся прочь. Он скакал по мебельным закоулкам, проворный, точно белка, торопясь поскорее найти Ксюна. И чудилось, что кресла на гнутых ножках и горбатые диваны, оскалившись, неслись за ним вскачь…

Скучун выбежал в залу, ослепившую его фейерверком бриллиантов Зодиака, побежал, закружился, заплутал меж колоннами и, обессилевший, бухнулся у радужного ручья.

— Ксюн! Где ты? Почему тебя нигде нет? Как найти тебя?

— Иди за нами… Следи за нами… Тише… Тише… Молчи. Не произноси ни слова… Слова здесь гибнут… Здесь все мертво, все ложно. Одни мы живы. Мы живые и движемся по воде, защищаясь водой от времени наваждений… Тише, Скучун… Иди…

Скучун услышал прозрачный лепет. Лепетали лиловые лепестки. То фиалки, в молчании плывущие по ручью, прожурчали для него тихим шелестом. Печальные, плыли они. Печальные и таинственные. Многое знали, о многом молчали. Исполненный надежды, Скучун двинулся вслед за ними по течению ручья.

Глава IV

Ручей путешествовал, петляя по зеркальным залам дворца. Скучун семенил вдоль берега, и загадочные перламутровые отблески прозрачной воды заглядывали ему в лицо. Вот еще поворот, еще — и огромный дубовый шкаф, как будто грот, возвышавшийся над ручьем, преградил дорогу… Его дверца была чуть приоткрыта, и в зеркале Скучун увидал прелестную девушку, дремавшую в кресле-качалке.

— Кто это? — Скучун замер от странного предчувствия. — Нет, не может быть! Она ведь совсем другая…

— Тихо, Скучун, — прошелестели фиалки, — ты не ошибся. Это твоя подруга. Только не ходи туда, к ней, за створку… Окликни ее отсюда.

— Ксюн! Ксюшечка! Это я, Скучун! Что с тобой? Ты была не такая, ты не можешь быть такой… ты ведь совсем еще маленькая… Очнись, Ксюн! Нам надо бежать. Я запер Жомба, но он обязательно выберется. Очнись скорей, не бросай меня одного… пожалуйста!

Тик-так… тик-так… — качалось гибкое кресло. Дрема и тяжесть жемчугов… Дрема в меховом уюте… Дрема наваждения!

— Кто там тревожит меня? Ступайте прочь Красота моя не терпит беспокойства. Ах, как хороша я! Хороша…

— Скучун, — затрепетали на воде фиалки, — она не узнает тебя. И не узнает теперь никого, даже маму… Она не помнит себя, потому что душа ее потерялась. Чары Большого Жомба приманили душу Ксюна, и та покинула ее. А ты должен спасти своего друга.

— Но я не умею… Как мне помочь Ксюну, подскажите, фиалки…

— Ах, этого мы не можем. От волнения мы теряем цвет, а цвет — это наша душа… Мы указали тебе путь, Скучун, и, быть может, укажем еще многим заплутавшим путникам. У каждого свое предназначение, ему нельзя изменять. Мы только выводим на дорогу, а идти по ней надо самому, без провожатых… Иди своим путем, Скучун, у тебя прекрасный путь… Прощай! — Фиалки, описав неслышный круг, погрузились в воду и исчезли.

Дверь шкафа с тяжелым скрежетом качнулась на петлях. Застывшее виденье в кресле чуть дрогнуло…

— Что же делать? Кто поможет? Какая она стала самовлюбленная и безжалостная!.. — Скучун закрыл глаза, сжался в комок, обхватив голову лапками. Он тихонько раскачивался из стороны в сторону и бормотал: