Ночь после выпуска (сборник)

– А вспомни, Геночка, когда Славка Панюхин потерял деньги для похода…

– А не помнишь, кто выручил Славку? Может, ты?!

– Аг-га-а! Знала, что этот проданный велосипед нам напомнишь! Как же, велосипед загнал, не пожалел для товарища… Но ты сам вспомни-ка, как сначала-то ты к этому отнесся? Ты же выругал бедного Славку на чем свет стоит. А вот мы ни слова ему не сказали, мы все по рублику собирать стали, и только тогда уж до тебя дошло. Позже всех… Нет, я не говорю, Гена, что ты жадный, просто кожа у тебя немного толстовата. Тебе ничего не стоило сделать благородный жест – на, Славка, ничего не жаль, вот какая у меня широкая натура. Но только ты не последнее отдавал, Геночка. Тебе старый велосипед уже надоел, нужен был новый – гоночный…

И ударила кровь в голову, и въедливая улыбочка наконец-то слетела с лица. Генка шагнул на Веру:

– Ты!.. Очухайся! Эт-то свинство!

Вера не испугалась, а надулась, словно не она его – он обидел ее:

– Не нравится? Извини. Сам же хотел, чтоб до дна, чтоб всё откровенно…

И замолчала.

Игорь серьезен, Сократ оживленно ерзает, Натка холодно-спокойна, откинулась на спинку скамьи рядом с надутой Верой – лицо в тени, маячат строгие брови.

– Ложь! – выкрикнул Генка. – До последнего слова ложь! Особенно о велосипеде!

И замолчал, так как на лицах ничего не отразилось – по-прежнему замкнуто-серьезен Игорь, беспокоен Сократ, спокойна Натка и надута Вера. Будто и не слышали его слов. Как докажешь, что хотел спасти Славку, жалел его? Даже велосипед не доказательство! Молчат. И как раздетый перед всеми.

– Кончим эту канитель, ребята, – вяло произнес Игорь. – Переругаемся.

Кончить? Разойтись? После того как оболгали! Натка верит, Игорь верит, а сама Верка надута. И настороженно, выжидающе блестят с бледного лица глаза Юлечки Студёнцевой… Кончить на этом, согласиться с ложью, остаться оплеванным! И кем? Верой Жерих!

– Нет! – выдавил Генка сквозь стиснутые зубы. – Уж нет… Не кончим!

Игорь кашлянул недовольно, проговорил в сторону:

– Тогда уговоримся – не лезть в бутылку. Пусть каждый говорит что думает – его право, терпи.

– Я больше не скажу ни слова! – обиженно заявила Вера.

Генку передернуло: наговорила пакости – и больше ни слова. Но никто этим и не думает возмущаться – Игорь сумрачно-серьезен, Натка спокойна. И терпи, не лезь в бутылку…

Генка до сих пор жил победно – никому не уступал, не знал поражений, себя даже и защищать не приходилось, защищал других. И вот перед Верой Жерих, которая и за себя-то постоять не могла, всегда прибивалась к кому-то, он, Генка, беспомощен. И все глядят на него с любопытством, но без сочувствия. Словно раздетый – неловко, хоть провались!

– Можно мне? – Юлечка по школьной привычке подняла руку.

Генка повернулся к ней с надеждой и страхом – так нужна ему сейчас поддержка!

– Не навестил больную, не пригласил ночевать бездомного Сократа, старый велосипед… Какая все это мелочная чушь!

Серьезное, бледное лицо, панически блестящие глаза на нем. Так нужно слово помощи! Он, Генка, скажет о Юлечке только хорошее – ее тоже в классе считали черствой, никто ее не понимал – зубрилка, моль книжная. Каково ей было терпеть это! Генка даже ужаснулся про себя – он всего минуту сейчас терпит несправедливость, Юлечка терпела чуть ли не все десять лет!

– Я верю, верю – ты, Гена, не откажешь в ночлеге и велосипед ради товарища не пожалеешь… – Блестящие глаза в упор. – Даже рубаху последнюю отдашь. Верю! А когда бьют кого-то, разве ты не бросаешься спасать? Ты можешь даже жизнью жертвовать. Но… Но ради чего? Только ради одного, Гена: жизни не пожалеешь, чтоб красивым стать. Да! А вот прокаженного, к примеру, ты бы не только не стал лечить, как Альберт Швейцер, но через дорогу не перевел бы – побрезговал. И просто несчастного ты не поддержишь, потому что возня с ним и никто этому аплодировать не будет. От черствости это?.. Нет! Тут серьезнее. Рубаха, велосипед, жизнь на кон – не для кого-то, а для самого себя. Себя чувствуешь смелым, себя – благородным! Ты так себе нравиться любишь, что о других забываешь. Не черствость тут, а похуже – себялюбие! Черствого каждый разглядит, а себялюбца нет, потому что он только о том и старается, чтоб хорошим выглядеть. А как раз в тяжелую минуту себялюбец-то и подведет. Щедрость его не настоящая, благородство наигранное, красота фальшивая, вроде румян и пудры… Ты светлячок, Гена, – красиво горишь, а греть не греешь.

Юлечка опустила веки, потушив глаза, замолчала. И лицо ее сразу – усталое, безразличное.

– Это ты за то… отказался в Москву с тобой?.. – с трудом выдавил Генка.

– Думай так. Мне уже все равно.

Генка затравленно повел подбородком. Перед ним сидели друзья. Других более близких друзей у него не было. И они, близкие, с детства знакомые, оказывается, думают о нем вовсе не хорошо, словно он враг.

Он взял себя в руки, придушенно спросил:

– Ты это раньше… что я светлячок? Или только сейчас в голову пришло?

– Давно поняла.

– Так как же ты… в Москву?..