Ночь с четверга на пятницу

«В кино показывают всякую хрень, — говорил Тураев на Каланчёвке, когда находилась у них свободная минута, и наплывали невесёлые воспоминания. — В моей камере не дрались, не матерились и уж точно не отнимали еду. Все делились сами, когда получали передачу, зная, что точно так же поделятся и с ними. Спрашивают как раз с беспредельщиков, и спрашивают жестоко. Если в тех условиях давать волю эмоциям, заключённые быстро друг другу глотки перегрызут. Условия нечеловеческие, и мужики всё время на взводе. А там ещё и охрана от души добавит, когда начнёт наводить порядок. Так что провокаторов «гасят» сразу, чтобы другим неповадно было…»

— Очень хочется в камеру? — будто бы прочитал его мысли Кирилл Григорьевич, возвращаясь за свой стол. — Думаешь, тебя там мармеладом угощать будут, раз малолетка и иностранец? Это ты, мальчик, ошибаешься, потому что в нашей стране не любят таких, элитных да высокомерных. Другой бы на моём месте давно бы затолкал тебя к таким ребятам, которые «машку» в момент бы сделали. И никакие единоборства не помогли бы отбиться, дурилочка. Но я, хотя бы в память своего сына, не стану обижать чужого. И в изолятор не отправлю тебя хотя бы потому, что там тебе угрожает не меньшая опасность, чем на воле. Не отвези я тебя вчера вечером в свой спортзал, твой растерзанный труп валялся бы сейчас на подмосковной свалке. Вот за это ты и должен благодарить меня, Стефан! Или ты считаешь, что спасение твоей жизни не достойно благодарности?

— Тогда я хотел бы знать, кто и за что решил со мной расправиться, — не моргнув глазом, подхватил Стефан.

Он сидел напротив генерала в расслабленной, вольной позе, и с трудом удерживался, чтобы не закинуть ногу на ногу. Кирилла одновременно и восхищала, и раздражала такая смелость; и он не мог определить, какое же чувство сильнее.

— Охотно отвечу! — в том же тоне пообещал Василенко. — Вот скажи на милость, почему ты называешь меня «господин генерал»? Я разве называл себя так?..

— Вы не называли. Но ведь это правда?

Глаза Стефана вдруг сделались такими большими, что Кириллу стало не по себе. Они словно выступили из орбит, сделав лицо не похожим на обычное, человеческое.

— Или не так? Вы с братом очень похожи, и она генералы…

— Это так, малыш, — грустно вздохнул Кирилл, втайне торжествуя близкую победу. — В отличие от тебя, я человек вежливый, и всегда умею вовремя сказать «спасибо». Так вот, спасибо тебе за то, что мне теперь не придётся доказывать очевидное. То, что ты знаком с Артуром Тураевым, будешь отрицать? Лично я не советую, потому что расшифровка ваших с ним переговоров лежит у меня в сейфе…

— Я не буду этого отрицать, — пожал плечами Стефан. — Он был другом моего покойного отчима. Потом судьба свела нас…

— До кучи — он был ещё и любовником твоей матери, но это сейчас неважно…

Кирилл встал и заметил, как изменилось лицо парня; из благодушного и насмешливого оно стало злым. «Получай, щенок!» — удовлетворённо подумал генерал и продолжал: — А теперь припомни-ка старательно. Говорил ли он тебе между делом, где прячет «досье Вороновича», полученное именно от твоего отчима? То, что ты был связным, забирал части этого досье у тех людей, на которых указывал Тураев, сомнению не подлежит. Всё это зафиксировано, причём совершенно легально, и при случае может быть тебе предъявлено…

— Извините, господин генерал, но брать у людей дискеты законом не запрещено. Это же не оружие и не наркотики, и содержание вполне пристойное. Я ни за что не стал бы выполнять сомнительные поручения! Действительно, Артур говорил мне о каких-то дисках, полученных от Лёвы, но в подробности не вдавался. Мне это ни к чему. Я был просто «шестёркой». Раз или два съездил по адресам — ну и что? Какие ко мне могут быть претензии с точки зрения закона?