Ночь с четверга на пятницу

— Может быть, — задумчиво произнесла Сибилла, поглаживая свои короткие седые волосы, чтобы скрыть шрам. — А, может, и нет. У меня была возможность изучить механизм принятия решений в российской элите. Ознакомиться с правилами игры, существующими в вашей стране. То, что братья оказались опороченными, даже нелояльными, может сыграть в их пользу…

— Но почему?! — изумлённо перебил Тураев, будучи не в силах далее разгадывать эту викторину. — Или я в самом деле идиот, или…

— Второе! — в свою очередь перебила Сибилла. — Ты не идиот. Ты просто здравомыслящий, порядочный человек. Такой и сам всякой мерзостью заниматься не станет, и других не заподозрит — по крайней мере, без веских оснований. Но существует масса народу, который ничем не может занять отпущенный Всевышним срок, кроме как интригами, комбинациями, провокациями и так далее. У вас это называется — разводка. Как безумные игроманы, как распоследние «нарки», они постоянно придумывают новые способы получения денег и удержания власти. И один из их постулатов гласит — те, на кого есть компромат, котируются выше «чистеньких». Компромат — как крючок для рыбы, как узда для лошади. За него можно дёргать, а, значит, гарантированно управлять человеком. И он становится самым ревностным исполнителем воли держателя компромата. А потому существует опасность, что все наши усилия пойдут… как у вас говорят… кошке под хвост?

— Коту, — хмуро поправил Тураев. — Или псу, как больше нравится.

— Видишь, никак не могу постичь все тонкости русского, а ведь стараюсь! Лёве обещала полюбить Высоцкого, но пока не сумела. Голос потрясающий, а некоторые тексты кажутся бессмысленными. Лёва говорил, что вы с ним с детства фанатели. Теперь ты один у меня остался — с кем могу повспоминать, поплакать.

Сибилла встала с пола, уселась рядом с Артуром на тахту, обняла его и поцеловала. Она приехала утром, когда Тураев как раз забивал очередной «косячок» и думал, что через месяц станет готовым «торчком». Но в следующий момент обрадовался, что успел втянуть в себя немного анаши. Иначе не смог бы услышать от Сибиллы о том, что произошло со Стефаном в эти две недели. Сейчас был уже день, и боль постепенно утихала. Наваливались новые события, и нужно было как-то на них реагировать.

— Короче, ты считаешь, что переданного по инстанциям компромата недостаточно, и братцы могут выскочить? Да ещё и повернуть случившееся в свою пользу? Тогда, по-твоему, что нужно делать? Я, честно говоря, надеялся на отставку, на уголовный процесс, даже на «суд чести». В мои розыскные годы эти слова ещё не были пустым звуком. Но если дело обстоит так, как ты говоришь, тогда мы вообще зря занимались этим «сливом». Зря прятали его, собирали недостающие части. Непонятно для чего погубили столько народу! И жертва Стефана, самая страшная, тоже напрасна?

Вторая их встреча произошла уже не в Долгопрудном, а на отцовской даче. Там, кроме Артура, проживала пожилая женщина, которая готовила и убирала, а также два парня-охранника. Зимой посёлок пустовал, и слежку можно было очень легко заметить, хотя бы по отпечаткам подошв на чистейшем снегу. Артур не ослаблял бдительности, но до самого возвращения Сибиллы всё было спокойно.

— Если бы Лёва сразу спросил моего совета, я запретила бы ему ввязываться в чужие разборки. Но дело слишком далеко зашло, и отступать сейчас поздно. Остаётся навсегда заколотить этот «ящик Пандоры», — спокойно сказала Сибилла.

Она уже справилась с отчаянием, и Артур в который раз восхитился ею. Сам он чувствовал невероятную слабость и желание забыться хоть на два часа, чтобы не думать о Стефане.

— Кстати, Воронович-то жив! Не могу сказать, что здоров, но, по крайней мере, понемногу начинает узнавать родных. А это уже хорошо…

Тураеву показалось, что ему на голову грохнулся кирпич. Но даже тогда, наверное, он не был бы так изумлён. Значит, Сибилла знает о Вороновиче и обо всём деле куда лучше самого Артура! Тогда она, конечно же, может строить предположения и предлагать решения. А его холопье дело — слушать и повиноваться.

— Ты… в курсе дела Вороновича? Лёвка считал, что его приятель погиб. По крайней мере, он очень опасался Аргента.