Ночь с четверга на пятницу

У нас в Скандинавии тоже есть такие ведуньи. Особенно на севере, где ещё сохранились непроходимые леса и первозданная природа. Амалия возила меня к такой колдунье. Втайне от папы — он этого не любил. Старуха сказала, что у меня будет три мужа и трое детей. Мужчины будут меня любить, но всем им я принесу несчастье. И каждого я предупреждаю об этом, чтобы мог вовремя передумать. Говорила Нильсу Силингу — он женился на мне, не поверив, и погиб. Предупреждала Лёву Райникова — и его постигла та же участь.

И ты, Артур, хорошенько подумай, прежде чем делать мне предложение. Ведь даже Стефану я принесла горе! Как я хочу, чтобы вам рядом со мной было хорошо! Хотя бы просто спокойно — и этого достаточно. Счастливым мой сын уже никогда не будет. Да и ты слишком много испытал для того, чтобы радоваться жизни.

Только не надо всё сразу, при первом свидании, рассказывать Стефану. Сначала скажи ему только то, что его родного отца больше нет на свете. И пусть он постарается выкарабкаться — ради того, чтобы впоследствии узнать эту правду…

Артур Тураев раз за разом вспоминал сбивчивую, горячую, омытую слезами исповедь Сибиллы, лежа на верхней полке несущегося к Питеру экспресса «Красная стрела». Туда его впихнул огромный, страшный на вид, но очень добрый внутри повар Витя Возыхов. Точно также он январской ночью отправил из Москвы Павла Бушуева и свою дочь Полину. На сей раз, он помог уехать Артуру.

В купе Тураев оказался один и закрылся на оба замка, добавив к ним собственные хитрые приспособления. И всё-таки заснуть не мог, несмотря на то, что спать очень хотелось. Они с Сибиллой, лёжа в постели, так и не сомкнули глаз. А потом прошлось выбираться из дачного посёлка на машине родственника, искать Возыхова, ждать, пока он договорится со своим другом-поваром относительно ещё одной «левой» поездки.

И до сих пор горело, как обожжённое, правое плечо с рубцом, в которое уткнулась лбом Сибилла, прежде чем начать говорить. Артур слушал лязг, грохот, перестук колёс под полом вагона, разговоры в коридоре и на платформах, и почему-то никак не мог представить себе Стефана после того, что узнал о нём. Правда оказалась шокирующей, невероятной, даже бредовой. И всё-таки это была правда, с которой им теперь надо было жить.

Тураев вспоминал ночные беседы на Каланчёвке, видел перед собой необыкновенные, серебряно-золотистые глаза Стефана. Слышал его хрипловатый, негромкий, очень взрослый для его возраста, голос. И пытался сам себе ответить на вопрос — а имеет ли он право называться отцом парня, который уже никогда не сможет произнести это слово? Повторит ли Стефан его, написав на бумаге, набрав на клавиатуре ноутбука после того, как выслушает Артура и узнает столько лет хранимую матерью тайну?

Так и не ответив себе на этот вопрос, Артур забылся беспокойным, поверхностным сном. Ему казалось, что вагон вот-вот затормозит у перрона Московского вокзала. А на самом деле «Стрела» только пересекла границу Ленинградской области. В своём горячечном состоянии Артур пытался спрыгнуть с полки, но никак не мог сделать это. И вдруг с ужасом понимал, что потерял отданные ему Сибиллой маленькие цилиндрические капсулы, которые на самом деле преспокойно лежали во внутреннем кармане его куртки…

И всё же ему удалось проснуться, увидеть за окном платформу «Колпино» и понять, что уже нужно собираться. Проверив, теперь уже наяву, целы ли «батарейки», Артур удовлетворённо улыбнулся и посмотрелся в зеркало. Он испугался сам себя, увидев как бы со стороны эту кривую усмешку на перепаханном морщинами потемневшем лице. А потом подумал, что придётся красить волосы, потому что в нынешнем виде он выглядит глубоким пенсионером.

Вагон полз вдоль пустынной платформы — встречающих сегодня было немного. Шёл дождь, потом повалил мокрый снег. Низкие тучи ползли над вокзалом, отбивая у людей охоту мокнуть и мёрзнуть. Те, кто всё-таки оказались здесь, жались под навесом, оттуда высматривая своих друзей и родных. Тураев же знал, что его никто не встретит. И славно, если никто, потому что встречать человека на вокзале можно с разными намерениями. И, уже шагая по блестящей, залитой лужами платформе, Тураев вспомнил, что сегодня вновь пятница.

Он спустился в метро, тихо радуясь и удивляясь тому, что снова находится среди людей. А потом подумал, что ли разу за прошедшие семнадцать дней подпольной жизни не спросил у отца и других родственников, куда же подевался его «Гелендваген». Питер, как всегда, напоминал Тураеву о тех, кого он уже никогда не сможет встретить. О друзьях и врагах, чьи тени, как в песне Городницкого, чудились ему на здешних гранитах.