Ночь с Достоевским

Условия, при которых сложился мой характер, как нельзя более благоприятствовали такому результату. С детства меня никто не любил; вся любовь и надежды матери и сестер были сосредоточены на старшем брате: то был красивый и бойкий мальчик, самолюбивый и надменный. Он был старше меня двумя годами; каждый, кто видел нас вдвоём, невольно делал сравнение, так невыгодное для меня, причём моя застенчивость и неловкость ещё сильнее бросались в глаза, и тогда как брату расточали похвалы и ласки, обо мне или забывали, или, что ещё хуже, утешали. С тех пор как я начал сознавать себя, это обидное снисхождение было для меня невыносимо: зависть и вражда к брату глубоко запали в мою детскую душу.

Чтобы взбежать неприятных столкновений с домашними, я старался как можно более отдаляться от всех; раз и навсегда я принял эту меру и, несмотря на выговоры, даже наказания, не выходил из своей комнаты. Детей было много в нашем доме: кроме нас с братом, трёх сестер и дочери гувернантки, мать моя воспитывала ещё двух дочерей своей умершей сестры, и ни с кем из них я не мог сойтись. Напрасно гувернёр и гувернантка старались заставить меня идти гулять вместе с братом и сестрами, или играть в зале: я упорно отказывался и сходился с ними только в классной комнате. Я всегда одинаково удовлетворительно знал мой урок, не заслуживал ни похвал, ни порицаний; раз только я особенно хорошо отвечал из истории, которой всегда занимался с любовью: учитель посмотрел на меня с изумлением, начал рассыпаться в похвалах и ставить моё прилежание в пример другим детям, упрекая их в несправедливости ко мне. Не знаю почему похвала эта показалась мне слишком позднею и обидною, и с этого дня я старался как можно менее обращать на себя внимания. Мать хотела отучить меня от этих странностей, но все её попытки остались без успеха, и она должна была примириться с моим характером, тем более что я никому не мешал. Я был так рад что меня оставили в покое! И скучно, однообразно проходило моё детство: не освятили его ни ласки родных, ни дружба сверстников. По целым часам я сидел в моей комнате, тогда как веселые голоса детей и звонкий смех их порой долетали до меня; я сидел один, и сколько дум проходило в моей голове!.. Я так свыкся с этими думами, так полюбил их, что они сделались для меня лучшим наслаждением. Я особенно любил думать во время вечерней молитвы. Не знаю, почему мне так нравился этот торжественный час, когда даже ненавистная гувернантка не находила приложения своей должности: напрасно смотрела она по сторонам, желая сделать какое-нибудь замечание: на всех лицах был покой и тишина. Я стоял обыкновенно позади всех; прислонясь к стенке и сложив руки, я уходил в свой фантастический мир и вызывал любимые образы и события. Но часто, когда съезжались гости, комнаты были ярко освещены, в зале играла музыка, мои сестры, красивые и нарядные, как бабочки порхали по гладкому паркету, моё сердце рвалось туда, я проклинал моё добровольное заточение: искушение было сильно; но я вспоминал моего ловкого и счастливого брата и преданных ему сестёр, вспоминал все насмешки – и чувство ненависти, непримиримой вражды заглушало во мне все другие чувства. Я думал: они все заодно, а я один… И долго я плакал, потом отыскивал какие-нибудь книжки и начинал читать. Чтение развлекало и занимало меня; помню, какое наслаждение доставляли мне сказки; «Чудовище и красавица» и «Девочка красная-шапочка». Я перечитал все книжки нашей детской библиотеки, и когда в свободные от уроков часы мне нечего было делать, я снова принялся-было их перечитывать, но уже не нашёл и половины тех красот, которые меня поражали с первого раза. Я даже начал сомневаться в действительности описываемых происшествий. Как-то, перечитывая в третий раз «Чудовище и красавицу», я чувствовал усталость и скуку. Это было летом; мы жили на даче. С досады я бросил книжку и пошёл в сад; там никого не было: мои сестры и брат гуляли с гувернанткой в роще. За садовой решёткой я увидал крестьянских мальчиков, играющих в лошадки. Я с завистью прислушивался к их шумному говору и резкому смеху, подумал немного о том, не лучше ли было бы, если бы я родился в крестьянской семье, и не останавливаясь долго на этой мысли, я перелез плетень и просил их принять меня в свою игру. Но они мне решительно отказали, на том основании, что я барин, начали дразнить меня и гнать прочь, так что я вперёд не смел показаться в их кружке. Но я на этом не остановился; мне как-то удалось завести знакомство с сыном нашего дворника, и через его протекцию меня приняли в своё общество крестьянские мальчики. Благодаря отсутствию всякого надзора, ничто не мешало моим сношениям с новыми друзьями; я знал, что если бы узнала мать, то она не допустила бы этого, но я вёл дела свои осторожно, и лето для меня прошло очень весело и приятно. Я смело рассчитывал на будущее.