Ночь с Достоевским

Но вот последняя станция, конец скоро, вот и Петербург. Сердце его стучит медленно и крепко. «Ещё несколько часов, и я её обниму. Теперь, в эту минуту, нельзя к ней, рано, да и отдохнуть нужно…» Вот он уже в гостинице, посреди комнаты чемодан и дорожный мешок, пальто и фуражка брошены на диван. Лосницкий скорыми шагами ходит по комнате. «Нужно отдохнуть, непременно нужно, голова болит, нервы расстроены». Лосницкий ложится на диван, но ему не спится, мысли его в беспорядке. «Что за шум в коридоре? Откуда этот пискливый женский голос, хлопание дверей? Как они рано встают! И зачем? Кто такие соседи? У них слышится разговор, детский крик, стук чайной посуды. Не выпить ли и мне чаю? Нет, лучше подождать, теперь не хочется… Она, верно, изменилась. Из писем видно, что стала ещё серьёзнее. Последнее было странно. Она под каким-то особенным впечатлением была. Пишет, что думала о прошлом и тосковала… О чём тосковала? О том ли, что нет его, или, что оно было?.. Опять беготня по коридору и хлопанье дверей. Верно, кто-нибудь уезжает. Как, однако, нехорошо, непокойно в гостиницах. И какой шум здесь на улицах. Когда я жил в Москве на Никитской, было почти то же, но в то время было как-то незаметно. Засядешь, бывало, за книги и всё исчезает перед глазами, всё, мысль одна работает. И какие были мысли! Какая смелость! Какой порыв! Теперь уж не то. …А давно ли?» Лосницкий старается сосредоточить внимание на соседях, у которых стук чайной посуды удвоился, но напрасно, – настроение его духа становится беспокойней и тоскливей. Он даёт волю течению мыслей. Знакомая тоска овладела им с большей силой. Лосницкий её не гонит; напротив, он как-то раздражённо, с каким-то болезненным наслаждением ею упивается. Сожаления прошлого, боязнь потерять то, что ещё оставалось, сознание какого-то бессилия охватили его душу.

Время шло, ударило 12. Лосницкий всё ещё лежал на диване, уставив глаза в потолок. Прошёл ещё час, Лосницкий, наконец, встал и начал одеваться. Мысль его остановилась исключительно на одном предмете, сознание скорого осуществления того, о чём до сих пор так много мечтал, вызвало в нём прежнее нетерпение и беспокойство. Часа в 2 Лосницкий стоял у подъезда небольшого дома, в одной из отдалённых частей города, и с нетерпением дергал звонок. Старая служанка отворила дверь и окинула его недоверчивым и недовольным взглядом.

– Дома Анна Павловна? – спросил её Лос[ницкий].

– Дома, – отвечала она лаконически и ввела его через небольшую переднюю в пустынную залу. Лосницкий сел на кресло подле круглого стола и тревожно смотрел на затворенную дверь, ведущую во внутренние комнаты. Эта тревога возрастала с каждым мгновением. Но [это] не было волнение юноши, в котором ярко отпечатывается переход от надежд к сомнению, которого страдания так живы и внушают симпатию; было что-то странное в волнении человека, испытанного трудом и страданием; у него и радость выражалась как-то болезненно, сомнение и горе не вызывало в нём бурной печали, но сказывалось глухим и мрачным, страданием.

Минут 10 прошло, пока Лосницкий сидел так в совершенной тишине. Страшно длинны показались ему эти 10 минут, капли холодного пота выступили у него на лбу, лицо приняло угрюмоё, напряжённое выражение, которое как-то неприятно видеть.

Но вот в соседней комнате послышался шорох женского платья и шум шагов, дверь быстро отворилась, и молодая красивая женщина вошла в комнату. Лицо её было очень бледно, беспокойство и тоска сказывались на нём, смущение и робость были в каждом движении, но в мягких и кротких чертах проглядывала несокрушимая сила и страсть; не всем видимая, но глубокая печать того рокового фанатизма, которым отличаются лица мадонн и христианских мучениц, лежала на этом лице. Все сомнения и предположения, всё исчезло на минуту в душе Лосницкого перед чувством радости при виде её.

Он подошёл к ней и протянул ей руки. Увлечённая чувством признательности и радости, она подала было свои, но вдруг выдернула и закрыла ими лицо.

– Анна, что ты? – воскликнул он, поражённый таким движением.

– Зачем ты приехал, – проговорила она с тоской.

– Как зачем! Что ты говоришь?

Он смотрел на неё во все глаза и старался уразуметь смысл её слов, между тем как сознание этого смысла её слов уже сказывалось в его сердце нестерпимой болью. Она взяла его за руку и подвела к дивану, на который оба они сели рядом. Несколько времени они молчали.

– Разве ты не получил моего письма, того, где я писала, чтоб ты не приезжал? – начала она, не смотря на него, но крепко держа его руку.

– Не приезжал?.. Отчего?

– Оттого, что поздно, – проговорила она отрывисто.

– Поздно! – повторил Лосницкий машинально, и у него потемнело в глазах, несколько времени он не говорил ни слова.

– Анна, – начал он после долгого и тяжёлого молчания, – мне нужно всё знать, говори всё, если не хочешь меня убить.

– Да, да, ты прав, – сказала она, поражённая его печалью и каким-то внутренним недоумением, – нужно обо всём с тобой говорить и как можно скорей, только не здесь, тут моя тётка может войти. Поедем к тебе, где ты остановился.