Ночь с Каменным Гостем

Богатство было для меня чем-то вполне обыденным и, более того, само собой разумеющимся. Зиму и часть весны мы проводили в Валуеве, где штат прислуги достигал сотни человек – моя матушка обожала, чтобы по первому ее зову к ней сбегалась дюжина горничных. Мои старшие братья посещали Михайловское юнкерское училище, и разница в возрасте – с Сашей в четырнадцать лет и Осипом в одиннадцать – давала о себе знать. Они представлялись мне ужасно взрослыми и серьезными, хотя им было в то время восемнадцать и пятнадцать лет.

Моим другом, соперником и партнером по всем шалостям и проказам был Николя – на фотографиях и семейном портрете, исполненном в 1904 году художником Валентином Серовым, нас не отличить – мы в самом деле были до чрезвычайности похожи. Облаченные в одинаковые костюмчики из шелка и кружев, с льняными волосами, серо-голубыми глазами и толстыми щеками, мы выглядели как двойняшки. Матушка называла нас «Teufelsengelchen»[12].

О, чего мы только не делали с Николя! Гоняли голубей, вдохновенно слушали леденящие кровь предания о таинственном вулкодлаке, которыми по вечерам потчевала нас старая Герменгильда, любимая служанка бабушки, приехавшая в Россию еще девочкой из далекой балканской Герцословакии, собирали рогатых жуков и отвратительных мохнатых гусениц, чтобы подложить их в постель строгой французской гувернантке мадемуазель Шантильи или напустить мерзких пауков в платяной шкап ее сопернице, смешливой англичанке мисс Нортокс, бегали на пруд в компании с крестьянскими детьми, прятались от родителей в собачьей конуре, наслаждались тем, как нас разыскивает добрая сотня человек в течение всего дня, проникали на дачи, где отдыхали степенные жители столицы, в основном чиновники, врачи и адвокаты, воровали в садах яблоки, обжирались малиной и клубникой, играли в «ковбоев и индейцев», планировали удрать из дому и, подобно мистеру Филеасу Фоггу из жюльверновских «Восьмидесяти дней вокруг света», совершить кругосветное путешествие, писали письма «многоуважаемому мистеру Шерлоку Холмсу» на Бейкер-стрит, 221-В, слезно умоляя великого сыщика отыскать нашего любимца, без вести пропавшего коккер-спаниеля Джереми и… и… и…

Болтать на безупречном французском, английском, герцословацком и немного по-итальянски (шеф-повар был родом из Милана) мы научились чрезвычайно рано. Как-то, во время очередного приема, где нас, детей, подвергали разнообразным мучениям собравшиеся гости (от нас требовалось чинно сидеть на стуле, положив руки на колени, не встревать в разговоры и не докучать взрослым), ко мне обратился седой старичок в черном фраке, бряцавшем сверкающими орденами, кажется, бывший министр юстиции или просвещения.

– Милая моя, – прошамкал он, отвратительно пощелкивая вставной челюстью, – расскажи мне о своих любимых занятиях!

Когда я, запинаясь, начала повествовать о hobbies, в салоне воцарилась гробовая тишина. Я увидела, как papa нахмурился, и робко спросила его:

– Mon cher papa, de quoi n’est tu pas content?[13]

– Дорогой граф, дорогая княгиня, – провозгласил бывший министр, отворачиваясь от меня, – ваша дочка шпарит по-французски, как заправская парижанка, однако разрешите поинтересоваться – умеет ли она говорить по-русски?

После этого приема Николя и мне влетело – отец отодрал нас ремнем, невзирая на наши вопли, которые ввергали в трепет всех обитателей дворца, и не обращая внимания на тщетные попытки матушки заступиться за своих чад.

– Вот вам, паршивцы, учите русский! – кричал папенька, отхлестывая нас. – Какой позор, Зинаида, наши дети не могут ни слова произнести на родном языке! А если что-то и мычат, то с таким страшным акцентом, что у меня волосы на голове дыбом встают!

Маменька металась между Николя, повисшим на колене папеньки, и мной, лежавшей на диване и покорно ждавшей очередной порции ремня – убегать было бессмысленно, ибо батюшка, охваченный безумием, становился неуправляемым.

– Костя! – кричала она, заливаясь слезами. – Но дети ни в чем не виноваты! Оставь их!

Папенька, швырнув ремень на пол, выложенный драгоценным паркетом, хмыкнул и вышел прочь – в тот же день и мадемуазель, и мисс в срочном порядке навсегда покинули Валуево. Мы с Николя тихо переговаривались по-английски, когда папенька вернулся. Услышав это, он очень спокойным, но от того еще более ужасным тоном сказал:

– Я не потерплю, чтобы мои отпрыски говорили по-русски с акцентом! Если через месяц не научитесь родному языку в совершенстве, тогда…

Он поднял ремень, и мы с братом, дико вопя, бросились в свои комнаты. В Валуево понаехали русские учителя, которые с горем пополам научили нас родной речи – впрочем, Николя так окончательно и не смог избавиться от смешного английского акцента.