Ночь Серебра

В незапамятные времена, когда ещё отца дедушки Любима на свете не было, всё казалось куда проще: быть может, зла было столько же, а то и поболее, нежели теперь, но оно расцвело отдельно от добра, не прячась за ним, не скрываясь под его масками. Род его уходил корнями далёко в преисподнюю: у самого его начала стояли Дети Тьмы, дети Нави, или как угодно называть. А Дети Света — это иной род, в котором жизнь была основана на добре. В каждом через поколение рождается Хранитель — тот, в ком сила Тьмы или Света проявляется наиболее сильно, порою её даже невозможно контролировать. Дети Тьмы и Дети Света никогда не могли быть вместе: их сердца и души были неспособны на такую любовь. Сам дедушка Любим был Хранителем, научился использовать свою силу во благо: восстанавливать природу, ухаживать за хворыми, ненадолго заглядывать в будущее. Дочь его, Весна, Хранительницей не стала, а вот Славка — была. Сила её подчас проявлялась, и даже в немалых количествах, но она об этом не догадывалась, потому что привыкла к её проявлениям. Тяжкие неизлечимые хвори поселян, с которыми они приходили к Весне, было проще вылечить именно Славке. Конечно, одного прикосновения и слова было недостаточно, но так или иначе, многие вставали на ноги, словно рождались заново. Та же черёмуха, которую Славка вырастила на дне ямы — разве это не истинное чудо, подаренное Светом?

Но было и ещё кое-что, омрачившее жизнь девушки. Ей самой о том невдомёк было, но знал Ольгерд, знала Весна, знал и дедушка Любим, да до поры никто не желал рассказывать ей. Перед тем, как навсегда покинуть этот мир, дух Нави, Король Звёзд Свартрейн проклял весь княжеский род, и все потомки Белогора присодинились к рядам Детей Тьмы. Неизвестно, как так получилось, что Ольгерд и Весна полюбили друг друга, верно, сами боги хотели их союза и того, чтобы на свет появился ребёнок. Такого никогда ранее не было, и поэтому в сердце Славки соединились Свет и Тьма — испокон веков враждующие древние силы, которые, вероятнее всего, никогда не придут к единому миру.

— И что же мне делать? — растерянно прошептала Славка.

— Я учить тебя буду, — решил Любим Евсеич. — Тьму и Свет в себе иметь единовременно — это, внучка, не шутки. Только не под силу мне обучить тебя, как Тьмою управлять, этому ведь я и сам не обучен.

До рассвета оставалось всего несколько часов. Хозяин лесной избушки спать более не собирался и вышел на двор: работа его по хозяйству начиналась ещё до наступления утра. Велена вернулась к своему оставленному делу: с вечера она штопала одёжу — свою и Всемира. Славка прислонилась к тёплой печи и прикрыла глаза, но сон ещё долго не шёл к ней.

21. Врата Нави

Ярико устроился у печи с разорванным лаптем. Растянул полоску свежего лыка, отодрал светлую часть от коры и осторожно продел в дыру. Лапти плести у него всегда выходило не особенно хорошо: они довольно скоро рвались и портились, то ли дело — работа дедушки Любима. Крепкие, ладные, петелька к петельке… Он с некоторой завистью взглянул на лапти старика, оставленные у порога. Однако не успел он даже закрепить полоску лыка, как резкий и неожиданный стук в дверь заставил его вздрогнуть и отложить работу. Ярико оглянулся в сторону Славки: та не проснулась, даже положения не поменяла во сне. Умаялась, бедная…

Он поднялся и подошёл к двери, прильнул к небольшой щели между косяком и бревенчатой стеной, присмотрелся. Незваных гостей было двое; один из них был одет в светлый, почти белый плащ, забрызганный грязью по самые лопатки — в лесу к ночи заморосило, а второй, в длинном чёрном балахоне с широкими рукавами, стоял за его спиною, словно прятался. Первый поднял руку и постучал снова.

— Отворите же, вашу мать, мы промокли, как псы! — крикнул он. Ярико поспешил снять засов и, пока незнакомцы входили, отряхивали воду с одёжи и сбрасывали обувку, он вытащил из-за пояса свой охотничий нож и сжал рукоять, но, заметив это его движение, тот, что был в белом плаще, перехватил его руку и опустил, слегка сжав запястье.

— Ты оружием-то потише размахивай, — буркнул он, проходя из сеней в избу. — Мы вам вообще-то жизнь спасли.

— Вы? — Ярико изумлённо взглянул на них. Тот, что говорил с ним, был мужчиной солнцеворотов сорока на вид. Невысокого росту — аршинов двух с половиною, плечист, приземист, с широкими, загрубевшими ладонями. Густая копна чёрных волос с проседью, давно нечёсаных, спадала на глаза и виски. Второй, спутник его, был куда моложе — верно, почти сверстник самого Ярико. Высокий, нескладный, узкоплечий, с белёсыми волосами, выгоревшими на солнце, худым лицом землистого цвета, заострённым подбородком и чуть прикрытыми, будто усталыми, глазами неясного цвета, он был некрасив, выглядел болезненно. Но что-то в выражении его тонкого измождённого лица заставляло задержать взгляд: то ли смущённая, блуждающая полуулыбка, то ли светлый, умиротворённый взор из-под длинных белёсых ресниц, густых, как у девчонки.