Ночь шинигами

Хиро начал грести, и мы отчалили. Вскоре лодка набрала ход, рассекая воду; казалось, сама вселенная привязала к носу веревку и тянула нас за собой. Похоже, дух-рыбак знал, куда плыть, хотя фонарь едва освещал нам путь.

Хиро принялся напевать, и звук отдавался эхом, словно воды обратились в мрамор. Песня неслась сквозь тьму, далекая и печальная, будто старая колыбельная. Как только она достигла моих ушей, кости стало покалывать. Я уже слышала эту песню раньше. Точно. Но как такое могло быть?

Песня Хиро наполнила бесконечную темноту грустью, и я подумала: а вдруг это мелодия, а не гребля перенесла нас через реку? Пока дух-рыбак допевал последние ноты, лодка начала замедлять ход. Гладь воды сменилась мягким песком, и мы бесшумно выскользнули на берег. Хиро опустил весло, но не обернулся.

– Добро пожаловать в Ёми.

Глава 8

Как только лодка скользнула на песок, Хиро вскочил и собрался помочь мне выбраться, но Нивен каким-то образом материализовался перед его носом и протянул руку. Я проигнорировала обоих и выпрыгнула сама, встав босыми ногами на влажный песок.

Вдалеке за рощей сиял теплый янтарно-красный свет фонарей. Их неверный отблеск размывал края зданий в кромешной тьме, будто весь пейзаж был лихорадочным сном.

– А я думала, в Ёми нет света.

– Совсем мало, – отозвался Хиро, поставил фонарь на песок и оттащил лодку подальше на берег. – Возле башен и почти всех жилищ темно, но сюда прибывают новички, вот мы и стараемся их не перепугать.

– Стараетесь? – съязвил Нивен. – Разве это не ад?

Хиро рассмеялся, стряхнул с рук песок и поднял фонарь.

– А, ну да. Вы же из Лондона. Это у вас там рай и ад, а в Японии – только Ёми.

– Ты хочешь сказать, что для тебя старуха, которая пыталась содрать с меня кожу, не исчадие ада? – изумилась я.

Хиро улыбнулся и жестом пригласил нас следовать за ним по протоптанной дорожке на песке, где не росла аммофила.

– Даже на земле смертных полно жутких тварей, но от этого она не становится адом, – заметил Хиро. – Конечно, здесь есть злобные духи. В конце концов, боль – неотъемлемая часть мира. Но это не значит, что в Ёми страданий больше, чем наверху. Просто когда собирается много душ, страдания неизбежны.

Трава и песок уступили место почве, что пружинила под ногами. Мы подошли к роще, ветви деревьев закрывали городские огни пологом белых цветов. Даже без фонаря Хиро цветочное небо сияло собственным жутковатым свечением.

– Как же деревья выживают без света? – удивилась я.

– А почему ты решила, что они живы? – усмехнулся Хиро.

Мы проследовали через рощу. Дорога плавно поднималась, уводя нас от моря к неразборчивым голосам города. Между цветами горел свет, и лепестки звездами вспыхивали во тьме.

Хиро протянул руку, раздвинул ветви, и мы вдруг оказались у городских ворот.

Ёми был оазисом света в бесконечной темноте, под крышей каждого здания висели гирлянды красных фонариков. Кровли домов выглядели как роскошные шляпы – массивные скаты из черной глиняной черепицы с мягко изогнутыми краями. Как и Иокогама, этот город состоял из голого некрашеного дерева, бумажных дверей и теней. Но, в отличие от просторов Иокогамы, дома в Ёми теснились слишком плотно, создавая ощущение нехватки воздуха. Стремительные потоки людей текли во всех направлениях, заплывая в рыбные магазины, книжные лавки и чайные беседки, выстроившиеся вдоль дороги.

Все мертвые носили белые кимоно, шелковистые и бледные, как лунный свет. На рукавах и подоле ткань была полупрозрачной, будто покойники медленно растворялись во тьме Ёми. Я с трепетом посмотрела на свое розовое кимоно, но Хиро, одетый в ярко-синее, похоже, не беспокоился.

Он вывел нас с мягкой земли рощи на мощеные дороги города, под расписную арку цвета киновари, знаменующую вход в Ёми. Толпа мертвых душ втянула нас внутрь, обдавая шквалом звуков и красок.

Вся улица тщетно пыталась бороться с непроглядной тьмой: зигзаги гирлянд красных фонарей над головой, словно небо с рубиновыми звездами, открытые площадки ресторанов с арками, сквозь которые виднелись изысканные канделябры внутри залов, кондитерские витрины, подсвеченные белыми и зелеными огнями. Но темнота обрушивалась проливным дождем, и все фонари отбрасывали лишь маленькие призрачные круги. Их отблески не могли слиться, чтобы создать искусственный дневной свет на всей улице. Они вообще едва пробивались сквозь мрак.

В результате получался режущий калейдоскопический эффект. Подолгу смотреть в одну и ту же точку было невозможно: начинали болеть глаза. Мой взгляд метался по ярким пятнам, не задерживаясь и толком ничего не запоминая.