Ночь Святого Распятия

Полицейский, приятного вида толстяк, внимательно выслушав показания жены корзинщика, спросил, собираюсь ли я подать жалобу. Ко всеобщему изумлению, я решительно отказался, объяснив, что накануне Святой недели, по-моему, нельзя не прощать прегрешения ближних, а кроме того, мне не хотелось бы, едва успев вернуться на родину, создавать полиции осложнения и преследовать соотечественника. Полицейский добросовестно записал каждое слово и попросил подписать показания, а женщины восхищались моим милосердием и громко изъявляли радость, что в глубине души я остался настоящим андалусцем. Чтобы доставить им еще большее удовольствие, я рассказал о своей мнимой парижской жизни, но честно признался, что еще никогда не чувствовал себя таким счастливым, как теперь, когда мне снова довелось вдохнуть воздух родной Ла Пальма. И мы распрощались, очень довольные друг другом. Полицейский ушел вместе с супругой корзинщика, а я остался наедине с Марией дель Дульсе Номбре.

Мы проболтали около часу. Я рассказывал Марии о своей жизни, вернее, о том, какой она могла быть, если бы я и в самом деле обосновался во Франции. Все это время я сидел в довольно потрепанном кресле - единственном украшении этой бедной комнатушки. На стенах красовались фотографии знаменитых тореро и не менее известных футболистов. Я успел узнать, что Мария работает у торговцев тканями в Куне, которые любят ее как родную дочь. Например, сегодня девушка не пошла на работу только потому, что в субботу показалась хозяевам слишком утомленной и те велели ей хорошенько отдохнуть в воскресенье и в понедельник утром. Зато Хуан, похоже, не слишком радовал сестру. Парень явно считал, что за любую работу платят чересчур мало, а потому не стоит тратить на нее время. В результате он занимался всякой ерундой, водил по городу туристов, оказывал разные услуги то тому, то другому, но я сильно подозревал, что в основном Хуан кормится на черном рынке. Так что, похоже, брат стал для Марии не столько поддержкой, сколько постоянным источником тревог и забот. Мне так нравилось разговаривать с девушкой, что потихоньку из головы совсем вылетело, что за мной охотятся и уже едва не прикончили головорезы Лажолета. Мария говорила о Париже, как о какой-нибудь сказочной стране. Она и в Мадриде-то не бывала. А время бежало незаметно. Мне давно следовало возвратиться в гостиницу, иначе соседи скоро начнут судачить. Наконец я все же решился встать, но в это время вошел Хуан. Сестру напоминают лишь такие же чудесные глаза, но на лице уже появился легкий налет, какой я не раз видел у бесконечных мелких злоумышленников и жуликов, которых мне приходилось и до сих пор приходится допрашивать. Пока Мария рассказывала брату о происшествии тот смотрел на меня довольно странно. Наконец, когда девушка закончила рассказ, парень спросил:

- Вы знаете этого типа?

- Нет.

Он долго рассматривал меня.

- Чертовски непонятно все-таки... - пробормотал Хуан.

Малый явно не дурак. Мне с огромным трудом удалось уговорить Марию принять за беспокойство несколько песет. С Хуаном в этом плане было гораздо проще. Потом, сославшись на благодарность и старое знакомство, я пригласил обоих поужинать вместе завтра вечером. Мы договорились, что я буду ждать Марию у выхода из магазина и Хуан подойдет туда же. Молодой человек проводил меня на лестницу.

- Только не ошибитесь насчет моей сестры, сеньор, - тихонько заметил он. - Надеюсь, вы меня поняли?

Сразу по возвращении в "Сесил Ориент" я составил кодированную телеграмму в Париж для Андерсона с сообщением, что меня обнаружили и уже пытались убить. Пусть сам решает, как быть дальше. Когда я диктую текст телефонистке, служащий сообщает, что офицер полиции Фернандес из квартала Ла Пальма просил меня заглянуть к нему в комиссариат. Плохо дело. Клиф особенно настаивал, чтобы я ни под каким видом не вмешивал в наши дела испанскую полицию. А сейчас я далеко не в лучшей форме для разговора с Фернандесом. Стало быть, лучше сходить к нему завтра, а сейчас самое разумное - лечь в постель. Мне и двадцати часов не хватит, чтобы прийти в себя, во-первых, и обдумать дальнейшие планы - во-вторых.

СТРАСТНОЙ ВТОРНИК

Полицейский в слишком плотно облегающей форме, услышав, что его шеф хочет меня видеть, бросился показывать дорогу, гордо выставив грудь колесом. Комиссар Фернандес - мужчина лет пятидесяти, стройный и элегантный, к тому же - и это не доставило мне ни малейшего удовольствия - несомненно умен. Меня он встретил с любезностью вельможи. Впрочем, это природное свойство любого андалусца, какое бы скромное положение он ни занимал. Комиссар предложил мне сигару и лишь после того, как мы оба закурили, объяснил, почему просил зайти.