Ночь Веды

И сейчас же ночь задышала теплом, обступила темнотой. Но не пустотой ночной сумрак был наполнен живыми запахами, звуками. Иван повел глазами удивленно и увидел лунную дорожку на воде, темные заросли камышей.

— Теперь ты дома, — подтвердила его догадку Алена.

— Никогда не знал, что ночь такая живая… и так многозвучна… — чуть улыбнулся Иван, вслушиваясь в тихий плеск воды меж камышиных стеблей, в голоса лягушек, в далекий собачий лай, в неясные вздохи ветра…

— Только… дома ли? Сейчас ведь осень на дворе, ночи прохладны. А эта — летняя совсем, воздух парной.

— Сон, что волшебство. Ему законов нету, все дозволено. Зачем нам осень? И так душе студено.

Иван обернулся к Алене, медленно провел по ее волосам, по плечам:

— Выходит, вот этим мне и жить теперь? Снами, обманами? День торопить в ожидании ночи?

— Не спеши, Иванко. Я воротилась, потому что узнала… как поломала твою жизнь, сама того не ведая. Вернулась, чтоб выправить. — Алена положила ладошку на губы Ивану, упреждая готовый вопрос. — Знаю, знаю, что не ответила тебе, а только больше запутала. Но не торопись спрашивать, придет время, все станет ясно. Сейчас же пока одного от тебя хочу — поскорее душой выздоравливай, отыщи себя, прежнего. Только это и важно сейчас.

Иван рассмеялся, целуя Аленину ладонь, обнял:

— Обещаю слушаться тебя и все исполнять немедля!

Глаза Алены засветились ответной улыбкой — наконец-то увидела она в Иване прежнего Иванко…

Глава сороковая в которой происходит разговор на груде сена, для козы кошенного

Под ногами громко зашелестело, и Иван споткнулся о груду сухой травы.

— Откуда она здесь? — удивился он.

— Так ты сам и накосил! Козу завести собирался, — смеясь, напомнила Алена.

— Уж ни та ли это ночь, когда сидели мы здесь с тобою, а потом… Ярин…

— Та. Только без «потом». Мы больше не впустим злое в нашу жизнь.

— «В нашу жизнь»! Как же мне по сердцу слова такие! — Запутавшись в длинных сухих стеблях, он повалился в сено, увлекая Алену.

Потом, когда Алена сидела, прислонившись спиной к груди Ивана, согретая кольцом его рук, она проговорила, глядя на серебристую дорожку, которая, казалось, бежит далеко-далеко:

— Знаешь, Иванко, а я ведь вот только недавно поняла, за что полюбила тебя с первой же встречи.

— А я и доселе не понял — за что ты меня, дурня неуклюжего, полюбила.

Алена запрокинула голову, ласково потерлась о его шею.

— Никакой ты не дурень. Так вот, я тогда, сама того не ведая, талант в тебе угадала.

— О! Это какой же? Я и то никаких особых талантов за собой не знаю!

— Ты умеешь пробудить в человеке его доброту, красоту, честь… Умеешь подать это в сердце встречного. Оттого и люб ты людям, что умеешь сделать их лучше. Оттого и Ярин невзлюбил тебя с первой встречи — ты был во всем ему противоположен. Больше январский день и летняя жара схожи, чем ты и он.

— Ну-у… — протянул Иван. — Какой же это талант?

— Нет, уж ты поверь мне, Иванко — очень редкий талант. Ведь ценность каждого дня человеческой жизни лишь тем измеряется, сколько нитей любви он выткал в этот день и протянул между людьми. Большинство же наоборот, не спешат плести драгоценные нити, — ждут, когда их оплетут этими золотыми нитями, обогреют.

— Но ведь есть и другие ценности в жизни у человека!

— Какие?

— Да мало ли! Дело человека. Семья, дети.

— Дело ценно тогда только, коль от него другим радость. А для этого мастер должен и дело свое любить, и людей, для кого он трудится. Любить! И семья любовью стоит, иначе никакая она не семья. Дети? А как же! Только ведь и злодей всякий отца с матерью имеет. Да велика ли честь им от такого? Дите не только родить надо, важнее уметь Бога вложить в сердце его, прoростить Любовь. Это великий труд человеческого пути, Иванко.

— Ишь ты! Выходит, все к любви сходится? — задумчиво проговорил Иван.

— Бог есть Любовь.

— Знаю, так в Книге Книг сказано. Но я никогда не думал об этом вот так, как ты говоришь…

— Теперь веришь, что твой талант редкостный?

— Да нету у меня его, Алена! Это ты придумала.

Повернулась к нему Алена, обвила за шею руками:

— Есть. — «И я… или Веда, неважно — распорядились твой судьбой, взяли от тебя, что требовалось, а потом выкинули за ненадобностью — живи, коль сможешь. Походя сокровища души твоей, Богом щедро данные, небрежно рассыпали». — Есть, Иванко. И я не дам тебе так торовато им распорядиться, сгубить.

— Как же я его гублю?

— Вот тебе раз! А что ж ты делаешь, если в сердце твоем сейчас ничего кроме ненависти нет?!

— Ах, вот ты про что… Будь по твоему, не стану я их трогать, — угрюмо проговорил Иван.

— Я знаю. Только я сейчас не про то.

— Тогда про что же?

— Хочу, чтоб снова вернулась любовь в твое сердце, хоть и обагрено оно страданием.

— Это не трудно, когда ты опять со мной.

— Тогда почему проклинал ты день, и бесконечным показался он тебе? И солнце возненавидел, и свет дневной — разве это ты, Иванко?

— День тоскою одной наполнен… какая мне радость в нем? — так же угрюмо проговорил Иван, опустив голову.