Ночь Волка

— Между прочим, я тоже снимаю квартиру, на Пятницкой.

— Сочувствую.

— Да нет, это я вам сочувствую, могу поделиться, — и добавил, — поздно уже.

— Сколько у вас комнат? — спросила Вероника.

— Две.

— Уж не думаете ли вы, что я откажусь?

— Я надеюсь, что вы согласитесь, — затаив дыхание, сказал Елисеев.

— Я вам нравлюсь, — констатировала Вероника.

Елисеев кивнул.

— Я вам нравлюсь, — вздохнула Вероника, — и меня это пугает.

Кокетство.

Елисеев улыбнулся.

— Да, хорошего в этом мало.

Вероника удивленно взглянула на него, но поняла. Ирония. Улыбнулась. Деваться все равно некуда, не ехать же на ночь, глядя во Владимир, к родителям. Надо рискнуть. Елисеев был высоким, несколько грузным мужчиной с печатью интеллекта на лице. Чувствовалось, что следит за собой, — хорошо одет, французский парфюм, и квартира оказалась, что надо, одна комната смотрела окнами на Москва реку, где маленький пароходик тащил огромную баржу, груженую песком или гравием, в темноте было не разглядеть, а другая выходила на церковь, чей купол сверкал золотом в лучах прожектора.

— Выбирайте любую, — опережая ее вопрос, сказал Елисеев.

Принялась вслух размышлять:

— Пожалуй, с видом на реку; так как, церковь будет вызывать у меня угрызения совести, или взывать к моей совести, что в принципе одно и тоже. Потому что, как ни старайся — мой образ жизни нельзя назвать праведным: взять хотя бы то, с какой легкостью я приняла предложение разделить с вами кров; молодая девушка будет спать в одной квартире с едва знакомым мужчиной, кто после этого поверит в то, что между ними ничего не было. Или, что еще хуже — не приведи Господи, вдруг он маньяк, Царица Пресвятая Богородица, — Вероника перекрестилась, — нет уж, лучше вид на реку, текущая вода уносит мысли, от которых, честно говоря, хорошего мало, одно самоедство. Знаете такую народность — самоеды, так я из них.

Елисеев, внимательно выслушав этот монолог, коротко сказал:

— Может быть, легкий ужин с сухим, красным, домашним, французским вином "Божоле"?

Он знал толк в обращении с молодыми девушками.

— Может, — согласилась Вероника, — только ужин лучше потяжелее, в последний раз я ела за час до того, как села вчера к вам в машину. — У вас во Франции свой виноградник?

— Нет, просто оно так называется.

— Жаль. Можно я приму душ, — попросила Вероника?

Через сорок минут, когда она вышла из ванной, в комнате с видом на Москва-реку, стоял журнальный столик, на котором возвышалась бутылка «Божоле», вторая, поменьше, «Хеннесси» и много маленьких тарелочек, с сыром — с зеленым с плесенью, ветчиной, гусиным паштетом, маслинами, с красной икрой и вазочка с орехами кешью.

— Прошу.

— Спасибо.

Налил ей вина, себе коньяку. Выпили.

— А вы, что пьете.

— "Хеннесси", коньяк, тоже французский.

— Можно и мне попробовать?

— Конечно можно.

Где вы видели человека, который отказался бы от коньяка. Молодым девушкам вообще не стоит пить, а уж мешать вино с коньяком вовсе недопустимо.

Но Елисеев совершенно точно знал, что спешка, к хорошему не приводит: три его предыдущих брака были заключены с женщинами, с которыми он переспал в первый же день знакомства, и то, что он в данный момент холост, лучшее свидетельство того, какими они оказались; поэтому Елисеев, имея все условия и возможность овладеть ей в этот вечер, не стал этого делать. Он хотел, чтобы девушка осталась с ним, если не навсегда, то надолго. Когда утром Вероника, морщась от головной боли, открыла глаза, рядом с диваном, на котором она спала, заботливо укутанная пледом, на пододвинутом журнальном столике стоял стакан воды, а рядом на блюдечке две таблетки шипучего аспирина. Через несколько минут в комнате появился хозяин в коричневом махровом длиннющем халате, несколько смахивающий на медведя, держа в руках поднос с дымящимся кофейником, две крошечные чашки, блюдечко с тонко нарезанными ломтиками лимона, посыпанные сахаром, и две рюмки, наполненные коричневой жидкостью. Подождал, пока девушка допила пузырящуюся воду, и перевела дыхание, сказал:

— Доброе утро.

— Если оно доброе, то я значит, в жизни ничего не понимаю, — страдальчески сказала Вероника, — а это, что в рюмках?

— Коньяк.

— Только под расстрелом.

— Надо.

— Нет.

Елисеев улыбнулся, вышел из комнаты и через минуту вернулся, держа в руках черный пистолет. У Вероники округлились глаза, она поспешно взяла рюмку, зажмурилась и выпила коньяк.

— Лимончиком закусите, — предложил Елисеев.

— Конечно, — быстро согласилась Вероника, — обожаю лимоны, особенно с утра пораньше. А вы все так буквально воспринимаете?!

— Ну, вы пошутили, и я пошутил.

— Тогда можно убрать это.

— Легко.

Сунул пистолет в карман.

— Массаж стоп не желаете? — спросил Елисеев.

— Никакого массажа, — наотрез отказалась Вероника, — все эти массажи плохо кончаются.

— Ну, как знаете.

Через месяц, когда они проснулись в одной постели, Елисеев с грустью сказал:

— Я старше тебя почти в два раза.

Вероника ответила, ласково проведя ладонью по его лицу:

— Не знаю, что меня больше возбуждает, этот факт или твой черный пистолет. А массаж стоп будет?