Ночевала тучка золотая. Солдат и мальчик

Пришли к вечеру, после похорон, и застали Регину Петровну дома. Размещалась она в дальнем углу кухоньки, отгороженном казенным, желтым в полосочку, байковым одеялом.

Регина Петровна искренне им обрадовалась.

– Милые мои Кузьмёныши, – сказала она, пропуская их в угол и усаживая на кровать. – Ху из ху? – И, указывая на Сашку, который был на этот раз подпоясан дареным ремешком, спросила: – Ну, ты, конечно, Колька?

Братья засмеялись, и она поняла, что ошиблась.

– Ладно, – сказала, – я с приезда занялась стиркой, накопилось… Мужички мои хоть и были с девочками, но порядком обросли грязью. Но все бросаю, все… Сейчас будем пить чай… С конфетами! Я настоящих конфет привезла!

Братья переглянулись, одновременно кивнули. А воспитательница сразу спросила:

– Или вас конфетами не удивишь?

Она подняла таз с мыльной пеной и вынесла вон. Вернулась и повторила, присаживаясь напротив:

– Что у вас там с джемом? Много натырили, как выражаются ваши дружки? Натырили? Заначили? Я правильно говорю?

– Ну и что? – пробурчал Сашка. – Ну и заначили.

Регина Петровна рассмеялась, и низкий, удивительный ее смех, будто родная песня, прозвучал для обоих братьев.

Они уже успели рассмотреть свою воспитательницу, и оба заметили, что она похудела и на лице, таком же красивом, сквозь природную смуглоту пробивалась желтоватая бледность. Только волосы стали еще гуще, пышнее, не волосы, а черная непослушная грива, небрежно завернутая в узел. Сейчас, на глазах Кузьмёнышей, она, глянув на свое отражение в окошке – зеркало, наверное, ее сгорело, – одним легким движением вынула шпильку, и посыпалось на плечи темным водопадом, а лицо при этом еще больше побледнело, осунулось.

– Пусть подышат, – сказала, откидывая голову назад, чтобы волосы улеглись за спиной. – А я сделаю чай. Тогда и поговорим.

Регина Петровна принесла чайник, стаканы, в блюдечке конфеты, словно майские коричневые жуки.

– Берите, берите, – и пододвинула к ним поближе. – Это подушечки, с чаем прям благодать.

Братья взяли по одной конфете. Сашка засунул сразу в рот и съел, а Колька только лизнул и отложил.

– Ну вот, теперь я поняла, что вы меня не морочите. – Регина Петровна снова засмеялась. – Сашка – это и правда Сашка. Хоть он и с Колькиным поясом. Теперь рассказывайте… Вы же что-то хотите рассказать, да?

Сашка посмотрел на Кольку и кивнул.

– Как вы, милые мои, жили? Я ведь боялась, что вы сбежите! Вы ведь хотели сбежать? Сознавайтесь?

– Хотели, – сказал Сашка.

– Страшно было, да?

Братья не ответили. И так понятно.

Регина Петровна посмотрела на них долгим задумчивым взглядом, и они потупились.

– Мне тоже было страшно, – просто сказала она.

– Вы их… Вы видели? – Сашка уставился на воспитательницу.

– Видела.

– Вот! – воскликнул Сашка. – А я знал!

Регина Петровна долила братьям чай и себе долила. Подошла к окну, задымила папироской. Когда она прикуривала, братья заметили, что руки у нее дрожат.

– Слава богу, хоть папирос достала, – сказала она, глядя в окно и глубоко затягиваясь. – А тогда… Что-то долго не спалось, у меня горел свет. А потом они встали за окном… Трое. А с ними еще мальчик. Окно распахнулось, вот как сейчас, а я даже не поняла ничего. Стоят трое и смотрят на меня, на мои руки, я папаху кроила. А я на них смотрю… А потом…

Регина Петровна еще раз затянулась, потом достала другую папироску, прикурила от первой, а эту, сгоревшую, бросила за окно.

И снова курила и молчала. Раздавила папироску о блюдце и вернулась за стол.

– Милые мои, дружочки… Вы что же конфет не едите?

– Мы уже, – сказал за обоих Колька. – А что – потом?

Регина Петровна задумалась, прикусив губу. Будто опомнилась и посмотрела на братьев:

– Да. Да… Только это никому, ладно?

Братья кивнули.

– Мне велели… Приказали в милиции – никому. Так вот, они наставили ружье прямо вот сюда. – Она указала на лоб. – А мальчик дернул взрослого за локоть, думаю, что это был его отец. И ружье выстрелило мимо. Мальчик опять что-то ему крикнул, и тогда мужчина посмотрел на меня и заорал по-русски: «Ухады! Убирайся! С этими…» – и стволом на детей. Я к дверям, потом вернулась, схватила мужичков в охапку… А они всё на меня стволом, куда я – туда и ствол… может, они боялись, что я закричу? А я как выскочила во двор – сразу и взорвалось… Все там сгорело… И ваша папаха тоже сгорела. А дальше беспамятство какое-то. Ничего не помню. Только слово это застряло: «Ухады!» И ружье повсюду за мной. Я его и сейчас вижу.

– Они Веру убили, – сказал Колька. – Она в кабине сидела. Ей сердце пробили, а она побежала, потом упала.

– А меня пожалели… Почему? Я об этом в больнице все время думала. А когда меня допрашивали, велели об этом не говорить. Вообще ни о чем не говорить. Мол, бандиты – выловят их, и дело с концом. Только я думаю… Не надо было папаху трогать.

– Почему? Не надо?

– Не знаю. Не надо, и все. Они на нее смотрели… Так странно… Будто я что-то живое резала…

– А тут солдаты были, – сказал Колька, – которые ловят.

Сашка спросил:

– Эти… Ну, трое – страшные?