Ночи Истории

Четыре часа спустя, однако, ангел прекратил свои труды, и Сорадичи охватили сомнения. Казанова объяснил ему, что ангелы, спускаясь на землю, иногда принимают человеческий облик и испытывают такие же трудности в работе, что и обычные люди. Он также предрек, что ангел вернется в последний день месяца, накануне дня Всех Святых, и тогда освободит их из заточения.

Итак, Казанова больше не боялся предательства со стороны окончательно одураченного Сорадичи, который проводил теперь все свое время в молитвах, плакал, каялся в грехах и возносил благодарность неиссякаемой милости Божьей. Для пущей уверенности Казанова произнес страшную клятву: если Сорадичи скажет хоть слово надзирателю и тем самым нарушит промысел Божий, он тут же собственноручно задушит шпиона.

Рано утром 31 октября Лоренцо, как всегда, заглянул к ним в камеру. После его ухода узники провели несколько долгих часов. Сорадичи был обуян священным трепетом, Казанове не терпелось приступить к делу. Приблизительно в полдень наверху раздались тяжелые удары, а потом, в облаке пыли от разбитой штукатурки и в лавине обломков досок посланник небес неловко опустился прямо на руки Казанове.

Сорадичи увидел, что облик этого создания, высокого, изможденного, бородатого, облаченного в грязную рубаху и кожаные штаны, был отнюдь не ангельский, а скорее, дьявольский.

Когда пришелец вытащил ножницы, чтобы шпион состриг Казанове бороду, которая, как и у ангела, отросла за время заточения, Сорадичи утратил последние иллюзии по поводу небесного происхождения Бальби. Несмотря на все свое недоумение — шпион не догадывался о переписке между Бальби и Казановой — он прекрасно понял, что его надули.

Оставив Сорадичи на попечение монаха, Казанова устремился сквозь пробитый потолок в камеру Бальби, где впервые увидел графа Аскино. Граф был довольно тучным человеком средних лет, и не смог бы выполнить все те гимнастические упражнения, которые предстояло проделать. Впрочем, он сам это прекрасно понимал. Но Казанова приуныл.

— Если вы намерены, — сказал граф, пожимая руку Казанове, — проломить крышу и спуститься с нее, я не думаю, что это удастся вам без помощи крыльев. Я не могу составить вам компанию, — добавил он. — Останусь здесь и буду молиться за вас.

Казанова понял, что пытаться убедить графа — значит впустую тратить время, и покинул камеру. Приблизившись, насколько возможно, к краю чердака, он присел под скатом крыши. Попробовал своим зубилом балки, которые оказались настолько прогнившими, что едва не рассыпались от его прикосновения. Убедившись, что пробить дыру будет несложно, он вернулся к себе в камеру, где следующие четыре часа провел, изготавливая веревки. Он разодрал простыни, одеяла, покрывала, даже оболочку матраца, с предельной тщательностью связывая полосы. Наконец у него получилось около двухсот ярдов веревки, вполне годной для дела.

Казанова собрал в узел свой прекрасный камзол из тафты, в котором его арестовали, шелковый плащ, несколько пар носков, рубашки и носовые платки, затем вместе с Бальби и Сорадичи, которого они насильно увели с собой, беглецы перебрались в другую камеру. Оставив монаха собирать пожитки, Казанова отправился разбирать крышу. Впотьмах он проделал дыру, в два раза большую, чем было необходимо, и расчистил доступ к свинцовым листам, которые устилали крышу. Не сумев приподнять лист одной рукой, он позвал на помощь Бальби, и вдвоем, при помощи зубила, которое Казанова вставил между краем листа и водосточным желобом, они смогли сорвать заклепки. Потом, упершись плечами в лист, они отогнули его край, открыв себе проход, и увидели небо, залитое ярким светом молодой луны.

Было рискованно выбираться сейчас на крышу, где их могли заметить, надо было ждать до полуночи, пока не зайдет луна. Они спустились обратно в камеру, где оставались Сорадичи и граф Аскино.

От Бальби Казанова знал, что Аскино, хотя ему и передавали в тюрьму достаточно денег, был очень скуп. Тем не менее, поскольку деньги были нужны, Казанова попросил у графа в долг тридцать золотых цехинов. Аскино мягко ответил, что, во-первых, им не нужны деньги для побега, во-вторых, у него большая семья, в-третьих, если Казанова погибнет, деньги пропадут, и, в-четвертых, у него нет денег.

«Моя ответная речь, — пишет Казанова, — продолжалась полчаса».

«Позвольте напомнить вам, — заявил он в конце своей проповеди, — о вашем обещании молиться за нас, и позвольте спросить, какой смысл молиться за то, чему вы сами никак не хотите способствовать?»

Старик был побежден красноречием Казановы и предложил ему два цехина, которые Казанова принял, ибо в его положении не следовало отказываться ни от чего.