Ночи Кабирии

Аня про тряхомудию ничего не знала, а спрашивать побоялась, она только поняла, что бабушка хочет оживить Сталина, чтобы он вылез из могилы и всем сразу стало хорошо. Аня еще подумала, что, может, тогда Сталин придет к ним домой и прогонит Генку, а потом сфотографируется вместе с Аней. На фотографии она будет обнимать его так же, как та самая девочка Мамлакат – хлопковая героиня, про которую им рассказали на пионерском сборе и о которой она сама читала в книжке про Гулю Королёву. В яслях Аня часто болела, и тогда мама сидела с ней дома и читала книжки про Золушку и Царевну-лягушку, поэтому болеть Аня любила, несмотря на горький сульфадимезин и горячее молоко с маслом.

Так они и жили – в маленькой двухкомнатной квартирке, в панельной пятиэтажке. А когда Ане надо было идти в первый класс, бабушка нашла себе в поликлинике деда и ушла жить к нему, в старый двухэтажный дом с круглым чердачным окном и деревянной лестницей. Аня этот дедов дом любила, он стоял на самой окраине города, рядом с лесом, и был такой старинный, что ей казалось, что в нем раньше жили принцы и принцессы, и когда Аня поднималась по скрипучей лестнице, то красивым, плавным движением приподнимала край юбки, как будто это было пышное платье с кринолином, а потом слегка приседала в реверансе, когда здоровалась с бабушкой и дедом. Деда, впрочем, Анины реверансы не впечатляли, и вместо приветствия он обычно говорил им с матерью:

– Здорово, чухонцы!

Аня не знала, кто такие эти чухонцы, но на деда не обижалась – он, как говорила бабушка, был пьянь, а что с пьяни взять. Для бабушки пьяный – все равно что больной, а о больных надо заботиться, хотя Ане казалось это несправедливым. Вот если человек болеет гриппом или астмой, то он же в этом не виноват, а алкоголик по собственному желанию вливает в себя ядовитое пойло и мучает всех вокруг, так почему тогда его надо жалеть? Сначала Аня с дедом спорила и даже ссорилась, потом плюнула – объяснять что-то пьяному дураку было бесполезно. Аня помнила, как дед очень переживал, когда смотрел по телевизору хоккей или фигурное катание. Если наши проигрывали, то дед обзывал фигуристок коровами на льду, а хоккеистов предлагал сослать в Магадан, чтобы их там подучили как следует забивать шайбы. Аня за фигуристок заступалась и доказывала деду, что все они худенькие и нечего на них наговаривать. Но дед, поймав наконец-то собеседника, входил в раж и начинал доказывать пуще прежнего, что двойной тулуп так не прыгают, надо сильнее отталкиваться, а с такой толстой жопой можно только лед проломить. Из кухни выглядывала сердитая бабушка и начинала Ане делать знаки, чтобы она прекратила спорить с пьяным дедом. Аня и сама все про деда понимала, но по детской своей наивности пыталась отстоять справедливость.

Генка на кухне продолжает бубнить, ругает мать за то, что та переварила мясо:

– Надоело жевать эту жвачку, – ворчит он. Мать вяло отбрехивается. Аня прислушивается и думает: «Господи, какое может быть мясо в семь утра?» Потом догадывается, что мясо это из позавчерашнего борща, которое мать сейчас разогрела на завтрак вместе с макаронами. Это у них называлось «макароны по-флотски». Ну почему нельзя сварить геркулесовую кашу, как все нормальные люди, сделать омлет, нажарить сырников или напечь блинов? Аня представляет утро в своей будущей семье и уплывает в уютную негу. У нее в доме всегда будет тепло, даже зимой, дети – в байковых пижамах с зайчиками, а муж – в длинном полосатом махровом халате, и все говорят друг другу «Доброе утро!» Сама Аня – в домашнем клетчатом платье и фартуке с подсолнухами. Она встанет пораньше, чтобы сварить кофе в серебристом кофейнике и напечь детям оладьев. Кофе она будет покупать в булочной, настоящую «Арабику» за двадцать рублей килограмм. А к оладьям подаст малиновый конфитюр и сметану из желто-синей коробочки, а не из этой ужасной банки с грязной крышкой, с которой ходит в магазин мать. А себе с мужем Аня пожарит яичницу с помидорами, а сверху посыплет натертый на крупной терке сыр и мелко нарезанный укроп – такую яичницу она видела в гостях у своей одноклассницы. А молоко в кофе они будут наливать не из треугольного пакета, а из красивого белого кувшинчика с голубыми незабудками, молочник называется. Выйдя из-за стола, все скажут «спасибо», а перед уходом пожелают друг другу хорошего дня.

Дверь с грохотом открывается, на пороге стоит мать, злая с похмелья, и орет:

– Ты думаешь вставать? Сколько можно валяться, опоздаешь же!