Ночи Кабирии

Вожатая наконец-то закончила зачитывать перечень дорогостоящих медицинских услуг в далекой Америке и отпустила класс домой. Хорошо, что сегодня обошлось без страшного рассказа о пытках, о которых им говорили почти на каждом классном часе. Их класс было поручено подготовить ко вступлению в комсомол, но, по словам вожатой, в комсомол годились только те, кто готов был мужественно терпеть мучения, чтобы не подвести товарищей. Еще когда они только окончили начальную школу, их классу присвоили имя Зои Космодемьянской, потому что оставаться обычным четвертым «А» было нельзя, а надо было обязательно носить чье-нибудь имя и стремиться быть таким же умным, трудолюбивым и отважным героем, чье имя им присвоили. Всех обязали прочитать «Повесть о Зое и Шуре» – книгу, написанную матерью Александра и Зои Космодемьянских, а весной весь класс повезли в деревню Петрищево, на место казни Зои. Так у их класса появилась своя библия и своя Голгофа, с помощью которых из простых школьников растили будущих строителей коммунизма. В Петрищево на месте казни теперь стоял обелиск, и вожатая построила их в шеренгу и начала с какими-то садистскими нотами в голосе рассказывать, как пытали фашисты несчастную девушку. Она поведала жмущимся от страха и ужаса пионерам и про двести ударов ремнем, и про вырванные ногти, и как таскали отважную партизанку ночью голую, босиком по морозу, а потом кто-то провел по ее спине пилой. И как на этом самом месте, где стоит сейчас обелиск, построили виселицу и, прежде чем повесить Зою, ее сфотографировали, а потом выбили деревянный ящик у нее из-под ног, и поруганное тело еще много дней болталось на виселице, а местным жителям не разрешали снять его и захоронить. И как в новогоднюю ночь немцы водили вокруг виселицы пьяный хоровод, а потом взяли и отрезали у Зои одну грудь. Ане показалось, что вожатая сейчас поведает, как несчастную эту грудь немцы сожрали, и не выдержала, побежала к автобусу. В кустах ее вырвало, а потом она тряслась мелкой дрожью всю обратную дорогу и ночью долго не могла уснуть. Перед глазами стояла виселица и отрезанная женская грудь, и было ей так жутко, что она даже от страха не могла встать и сходить в туалет, потому что за дверью ей мерещился фашист с пилой. И Аня лежала и терпела, пока не посветлело за окном, и только тогда она встала и дошла наконец до туалета, а потом забылась тяжелым сном, и мать снова орала с утра, что она проспит школу. После поездки в Петрищево вожатая снова собрала всех на классный час, и Аню опять затошнило от страха, и она решила прикинуться больной и сбежать домой. Аня тогда подумала, что если услышит еще хоть одну подробность об истязании восемнадцатилетней девушки, то грохнется в обморок прямо за партой. Медпункт оказался закрыт, и Аня вернулась в класс, приготовившись к худшему, но, к счастью, вожатая тогда с пытками закончила и начала их ругать за двойки и недостойное поведение, а потом сказала, что все они должны быть мужественными и смелыми, как Зоя, и только на таких условиях они смогут называться комсомольцами. Аня в такой комсомол не хотела ни при каких условиях и решила, что будет как можно дольше избегать этой повинности.

После классного часа Аня осталась дежурить, ее соседка по парте заболела, и Аня дежурит одна. Сначала надо поднять на парты все стулья, потом подмести, вымыть доску, полить цветы и дождаться из буфета учительницу, которая примет работу и отпустит домой. Аня переворачивает тяжеленные стулья, и руки у нее трясутся. Она устала и хочет есть, но приходит учительница и велит еще оттереть черные жирные полосы на линолеуме, которые оставляют грубые подошвы ботинок. Аня еще целый час на четвереньках елозит по полу, чтобы оттереть ненавистные полоски, которые завтра появятся снова, как кровь на ключике Синей Бороды, потому что мальчишки специально их чертят. Когда Аня выходит из школы, уже смеркается, она уставшая и голодная, но домой идти ей нерадостно – неизвестно, что ее там ждет. Ей открывает мать, и Аня с порога видит, что она снова пьяная. Аня швыряет в коридоре пальто с шапкой и уходит в свою комнату плакать. Мать плетется за ней и шипит:

– Ну, че ты, че ты опять-то? Ну, и выпила я немножко, что, нельзя, что ли? Подумаешь. Будет мне тут еще. – И уходит к очередным гостям.