Ночи в цирке

И тут, Боже мой, у этого огромного, непорочного, великодушного мужика глаза потекли жирными слезами, он отшвырнул козлы, в ярости опрокинул остатки моего недоеденного завтрака и, упав передо мной на колени, приступил к своей главной арии.

– Удивительная госпожа из-за гор и далекого моря! Если бы царь-батюшка знал обо всем происходящем в его государстве, он никогда бы не допустил, чтобы таких честных крестьян, как мы, отлучили от сохи и, словно зверей, послали жить вдали от дома и вне закона, потому что мы не сделали ничего такого, чего не сделал бы он сам, если бы царице-матушке или его бесценным дочерям угрожало бесчестье.

Когда мы в последний раз ограбили железнодорожный разъезд в Р., мы взяли там газеты, чтобы посмотреть, что о нас пишут, и прочитали, что вы, знаменитая воздушная гимнастка, крылатое чудо, британский ангел, приближенная к английской королевской семье…

(Черт бы побрал Полковника с его рекламными штучками!)

…поедете через Забайкалье к Великому океану, через который переправитесь в Страну Летящего Дракона, чтобы встретиться там еще с одним Императором. Мы взорвали железную дорогу, милая барыня, только для того, чтобы захватив вас, иметь возможность обратиться к вам, умолять вас, бить, так сказать, челом – «ибо дела его не расходятся со словами», – чтобы вы ходатайствовали перед вашей будущей свекровью, королевой Англии…

(Что это такое Полковник выдумал? Что за бредни? Он за это ответит!)

…чтобы вы ходатайствовали перед королевой Викторией, милой бабушкой, восседающей на английском троне, поддерживая дуновением своих королевских мехов горение угля в кипящем самоваре Империи, в которой никогда не заходит солнце. Я умоляю вас, милостивое и удивительное существо, ходатайствовать перед Королевой-императрицей, чтобы она просила мужа своей внучки, то есть русского царя – это ведь дело семейное! – простить всех нас и позволить вернуться свободными людьми в свои родные деревни, взять в руки брошенные в полях плуги, подоить коров, которые давно уже ревут с переполненным выменем, собрать несобранный урожай…

Ибо царь – воплощение справедливости, но он не знает и половины того, чем занимаются его чиновники и что происходит в его государстве.

Если бы к моему горлу не подступили слезы, я бы, наверное, рассмеялась над жалкой простотой этого человека, над его ни с чем не сравнимым великодушием, над его верой страдальца в то, что существует какая-то высшая, несокрушимая сила, которая понимает и любит истину всякий раз, когда с ней, как в «Фиделио» Бетховена, столкнется; благородство духа рука об руку с неспособностью к анализу – что всегда и отличало трудовой народ. Я попыталась остановить атамана, но он покрывал подол моего вечернего платья влажными поцелуями.

– Милостивая государыня, вы… вы должны написать письмо королеве Виктории, мы передадим его с поездом, и поезд помчит его далеко-далеко, до самого города Лондона. И в одно туманное утро лакей во фраке принесет наше письмо с незримым грузом надежды и веры честных людей самой Королеве-императрице, сидящей на подушках в Букингемском дворце, в то время, когда она будет постукивать золотой ложечкой по яйцу в золотой рюмочке. Она увидит ваш знакомый и милый почерк на конверте и радостно воскликнет: «Письмо! Письмо от моей почти невестки!» А потом…

К этому времени мои колени промокли от слез и поцелуев, и у меня не осталось сил все это терпеть. – Бедняжка ты мой, ну разве можно верить всему, что пишут в газетах! Я никогда не была помолвлена с принцем Уэльским! Неужели у него еще нет прекрасной и замечательной жены? Милый, да я даже близкас ним не была, а за ту близость, что он предлагал. Виндзорская вдова[99] ни за что не погладила бы его по голове, ни за что! Что за праздная глупость думать, будто бы великих мира сего хоть сколько-нибудь беспокоит несправедливость, от которой вы страдаете? Не они ли сами плетут гигантскую паутину несправедливости, оплетшую уже весь мир?

Сначала он мне не поверил; потом, когда мои доводы его убедили, разразился почти вагнеровской бурей ярости, горя и отчаяния. Он на чем свет стоит поносил этот мир, газеты, двуличность государей и свое собственное легковерие, и, должна сказать, я искренне ему посочувствовала; он начал крушить все, что было вокруг, пинком разломал козлы и стулья – такова была сила его разочарования. Вбежали его приближенные, но ничего не смогли сделать, чтобы усмирить его, и тогда я сказала: «Пошлите за Самсоном», и наш старый знакомый Самсон-Силач ухватил его и дал как следует по башке, после чего в наступившей тишине мы побрели к нашей хижине, в которой – таковы особенности человеческого сердца, готового прильнуть в экстремальных обстоятельствах к любому проявлению безопасности, – мы уже чувствовали себя как дома.