Ночи в цирке

«Подонки!» – проговорила Лиз, когда я ей все рассказала, но имела в виду не разбойников. Даже Полковник, как водится, пришел в замешательство, хотя он ни за что не взял бы на себя ответственность за наше плачевное положение, мыча что-то про покупателя, который сам во всем виноват, и о том, что дураки сами должны за все расплачиваться.

Но… что сделает атаман разбойников, когда очнется? Направит ли свой гнев против нас? Захватывать его оружие нет смысла, потому что все разбойники вооружены до зубов и уже пристреляли на нас свои ружья. Да, попали мы в переделку!..

Принцесса ходит из угла в угол, лишенная самого дорогого, простерши перед собой бесполезные руки, мертвенно-бледная, как Леди Макбет, преследуемая призраками своих жертв. Миньона не отстает от нее ни на шаг, опасаясь, как бы она с собой что-нибудь не сделала. Клоуны уже вполне оправились и развлекают мальчишку-кострового карточными фокусами, забыв или простив ему эпизод с пуделем, но я предвижу бурю, когда у них кончатся сигареты. Полковник, возможно от непризнанной вины, настолько преодолел свое отвращение к водке, что скоро уже сидел пьяный, без перерыва распевая баритоном песни о «старом Кентукки». Те, кто еще хочет и может сформировать военный совет, сидят на деревянном настиле: ваша покорная слуга, Лиззи и… Силач.

Я начинаю понимать, что в лобных долях Самсона происходят кое-какие изменения. Глаза его, извечно полные ярко выраженной пустотой, потемнели, с каждым часом становясь все задумчивее, и, хотя его время вступить в дискуссию еще не настало, я возлагаю на него все большие надежды, если, конечно, нам суждено остаться в живых. Силач не принимает участия в разговоре, но живо все воспринимает и, как и мы, разрывается между искренним сочувствием к обманутым преступникам и тревогой за наше собственное положение.

«Солнце ярко светит, – поет Полковник, – на мой дом в Кентукки».

Когда он напивался, Сивилла, похоже, порывала с ним все отношения и устраивалась на медвежьих шкурах как можно дальше от кострового но мы решили, что неплохо было бы «спросить оракула», и Лиззи вытащила карты с буквами из кармана Полковника, даже не заметившего этого. Все что Сивилла могла сказать, было: «Ж-Д-И-Т-Е» а снаружи тем временем опять повалил снег, который привел кострового в движение, чему я была рада.

Потом до нас донесся шум: это разбойники топили в вине свою печаль. Удивительным образом напоминая бандитов из комических опер, они низкими баритонами в несколько голосов затянули жалобную песнь. От их тоскливого пения, которое становилось все фальшивее и фальшивее, хотелось повеситься.

«Вот мы и оказались, – проговорила Лиз, – у черта на куличках с толпой чесоточных отморозков, наивно уверенных в том, что королева Англии пустит слезу, как только узнает об их страданиях. У тебя сломано крыло, и мы не можем улететь. И часы погибли. И не узнать, дошла ли последняя почта до дома или нет».

Вот это уж самое последнее, что должно нас волновать: получили ли товарищи в Лондоне свежие новости с поля боя. Когда я сказала ей это, мы поссорились, впервые за все время! Наговорили друг другу грубостей. Потом, надувшись, забились в разные углы сарая, и рядом с безучастной заплаканной Принцессой, злящейся Миньоной, с Полковником, все более фальшиво распевающим содержимое песенника Стивена Фостера,[100] словно пытаясь заглушить доносящиеся снаружи стенания разбойников, словно при реках Вавилонских сидящих и плачущих, стенания, к которым добавлялось завывание волков и хриплый хохот, сопровождавший все более непристойные игры, в которые клоуны втягивали мальчишку-кострового, я начинаю в расстройстве думать, что в прошлой жизни совершила что-то действительно ужасное и потому угодила в такую неприятность.

И я невольно вздрагиваю от суеверной мысли, пусть детской и нелепой, но все равно… маленький кортик, всегда служивший мне оружием, и Сатурн, всегда пребывавший рядом, пропали, пропали навсегда.

Подозреваю, что у меня не только сломано крыло, но и разбито сердце.

Еды нам не принесли – разбойники были слишком поглощены своими песнопениями. Но Лиззи, за действиями которой я искоса наблюдала, выпросила у мальчишки нож и принялась резать медвежьи шкуры, задумав, видимо, сотворить из них какую-то одежду, чтобы мы выдержали местный климат, и я только дивилась тому, что в ее хитроумной голове может родиться какой-то особый план. Однако я ни о чем ее не спрашивала, потому что мы не разговаривали.

Вскоре в дверь постучали, и чей-то незнакомый интеллигентный голос спросил: «Есть кто-нибудь?»

«Засов снаружи! – крикнула я. – Отпирайте и входите!»

Так мы познакомились с беглым каторжникам.

6