Ночью все волки серы

Надпись на воротах гласила: «Осторожно — злая собака!» Но никакой собаки я не заметил и преспокойно пошел по улице дальше. Для начала я хотел осмотреться. Довольно скоро я оказался в тупике и вернулся к машине.

Домов на улице было мало, зато участки огромные. Здесь жили люди с крупными капиталами и низким налоговым обложением, владельцы прогулочных яхт и причалов. Их жены проводили утренние часы в дискуссионных клубах, и днем устраивали благотворительные базары. Я невольно поправил галстук. У меня были серьезные опасения. Среди здешней публики я наверняка буду выделяться куда больше, чем среди посетителей бинго или в компании бездомных бродяг. И возможно, здесь спросят мои документы.

Я взглянул на часы. Было еще рано, но откладывать задуманное смысла не имело. Потревожить Хагбарта Хелле за завтраком или за обедом — разница невелика.

Тяжелые ворота слабо скрипнули, когда я их открывал, и белый мраморный щебень под ногами захрустел. Я шел по длинной садовой дорожке, мимо вылизанных клумб с первыми осенними цветами. Собака, которой мне следовало опасаться, все еще не показывалась.

Садовая дорожка уводила меня от террасы, а ходить по чужому газону — нот, я для этого слишком хорошо воспитан. И вот я стою у арочной двери главного входа в дом и жму кнопку звонка.

Дверь открыла девушка лет двадцати, с длинными светлыми волосами, в черном платье и белом переднике, с глазами, как две замерзшие фиалки. В голосе тоже я не почувствовал тепла, когда она спросила:

— Что вам угодно?

— Мне бы хотелось видеть Хагбарта Хелле, — ответил я бодро.

— Вы приглашены?

— Нет, мне не удалось с ним связаться, но…

Она хотела закрыть дверь, но я тут же подставил ногу, чтобы помешать ей, и продолжал переговоры:

— Я не сомневаюсь, что он захочет меня принять.

— Так все говорят, — парировала она. — Будьте любезны, уберите ногу. — И посмотрела, на мой ботинок, как на дохлую кошку.

— Что здесь происходит? — Прозвучал мощный, хорошо поставленный голос из-за ее спины.

В жемчужно-сером холле, отделанном натуральным камнем, показался молодой человек, моложе меня. Высокий, атлетического сложения блондин с короткой стрижкой и с цветом лица, выдававшим его любовь к занятию спортом на свежем воздухе. Загорелое лицо, белозубая улыбка. Голубые прозрачные глаза, как очень тонкий фарфор, были его единственным уязвимым местом. В остальном он состоял из натренированных мускулов и сильной воли, и я на всякий случай убрал ногу из дверного проема.

— Вы кто такой? — спросил он. — И чем могу быть полезен? — я услышал восточно-норвежский диалект, тот особый вариант нашего языка, который отличает детей из хороших семей западной части нашей столицы. Его еще называют традиционным риксмолом, но это всего лишь речь незначительной группы населения некоторых районов самого крупного города нашей страны.

Я продемонстрировал бергенский диалект того же языка, грассирующий, с изысканными модуляциями, свойственными людям образованным:

— Добрый день. Моя фамилия Веум, и мне непременно надо поговорить с Хагбартом Хелле.

— О чем?

— Простите, я не расслышал вашего имени.

— Карстен Вииг. — Он с трудом сдержался. — Я личный секретарь Хелле. Со мной вы можете быть откровенны. Вы ведь из прессы, или мне показалось?

— Ну что вы, — ответил я таким тоном, будто пачкать руки о типографскую краску считал делом ниже всякого человеческого достоинства. — Я частный предприниматель. — В какой-то степени я говорил правду, хотя банк, зная состояние моего счета, никогда не дал бы мне кредит.

— Ну, — сказал он и выжидающе посмотрел на меня из-под усталых век. Он был прекрасно одет, белоснежная рубашка выгодно оттеняла медный цвет его лица, серый шелковый платок на шее, темно-синий блейзер, серые отглаженные брюки и такие блестящие ботинки, что в них можно было смотреться.

— Я хотел бы поговорить с Хагбартом Хелле о фабрике, которой он когда-то руководил. О фабрике «Павлин». Лаки и краски.

— Ну и что? — Его лицо оставалось невозмутимым.

— Мне нужны кое-какие сведения.

— Боюсь, господин Хелле не занимается делами давно минувших дней.

— Но на этот раз, я уверен, — повторил я как можно настойчивее, — он был бы крайне заинтересован…

— Мне очень жаль, — прервал он меня, чуть повысив голос, — но лично я не стану беспокоить господина Хелле по таким пустякам. Господин Хелле прибыл в этот город исключительно по семейным делам. Это один из немногих выходных дней в году, которые он себе позволяет, и я в самом деле не считаю возможным сообщить ему о вашем визите. Вам все понятно?

— Нет.

— Что не ясно? — Его лицо еще больше посвежело. Он загородил собой дверной проем, чтобы я, не дай бог, не проскользнул внутрь. Девушка исчезла.

— Вообще-то слово «нет» понимают даже дети. Может быть, тот, чье детство прошло на Холменколлене, не привык слышать отказов. Но слово «нет» означает отказ, отрицание. Вы спрашиваете: «Понятно?» Я отвечаю: «Нет». Потому что мне совершенно необходимо поговорить с Хагбартом Хелле.