Ночная смена

Я долго искал подходящую концовку и наконец набрался смелости проконсультироваться с одним известным сервантистом – для удобства назовем его Кин Чарльзбот. Через знакомых я добыл его контакт и вкратце расписал ему свою идею. Чарльзбот похвалил меня за интерес к теме – снисходительным тоном, каким взрослые обычно хвалят рисунки своих бесталанных детей, – назвал «тем еще выдумщиком» и указал на несколько просчетов. К тому моменту я уже охладел к своей идее и думал над другим романом – о группе сектантов, которые штурмуют морг, чтобы выкрасть из него тело своего гуру. Я поблагодарил Чарльзбота и ненадолго забыл о нем, а потом получил еще одно письмо: оказывается, моя идея его заинтересовала – проблема была в том, что, по его словам, «она никуда не годится по ряду причин», и дальше в длинном письме он очень педантично эти причины перечислил. Причин было восемнадцать. В течение месяца я раз в три дня находил в почте письмо от знаменитого сервантиста, который сообщал мне, что вновь придумал, как «улучшить» мою идею, и фактически переписывал мой воображаемый роман заново – добавлял туда персонажей и иногда менял им пол. Например, он посоветовал мне сделать главным героем отца Сервантеса, а не мать – так, по его мнению, «параллель между поколениями будет весьма очевидна (sic), плюс тема отцов и детей». Восьмое его письмо заканчивалось репликой: «Теперь меня официально можно считать вашим соавтором:)» – именно так, письмо заканчивалось смайликом.

Когда в ответном письме я осторожно поблагодарил его за помощь и сообщил, что пока не уверен, хочу ли вообще писать этот роман, он пришел в ярость и сообщил мне, что, если я не готов идти до конца, тогда не стоило тратить его время на всякую ерунду. В последнем своем письме он пожелал мне удачи с романом, но отметил, что, если роман о Сервантесе все-таки выйдет и он найдет в нем хоть одну из своих идей, он пойдет в суд и легко докажет факт плагиата. «Я сохранил нашу переписку», – писал он в конце.

Я перечитал его письма. В них было столько слоев иронии, что меня тут же осенило – вот оно! Именно так я и закончил бы свой роман о Сервантесе – по образу и подобию «Бледного огня» Набокова. Первая часть – это, собственно, путешествие Леонор и Анхеля, а вторая – построчный комментарий сервантиста, который критикует и интерпретирует аллюзии и сюжетные ходы. Он находит в тексте ошибки и оставляет язвительные комментарии вроде: «Между этими городами 200 километров, имейте совесть, молодой человек, или они у вас на BMW передвигаются?» Причем вначале он еще спокоен, но ближе к середине текста начинает закипать из-за глупых ошибок автора, а во второй половине комментариев и вовсе бросается переписывать мой роман за меня, потому что я, автор, очень мало понимаю в реалиях XVI века и еще меньше – в творчестве Сервантеса.

Говорят, Исаак Левитан любил угрожать: не злите меня, а то нарисую! Сейчас я обдумываю еще одну идею для романа: о человеке, который хотел стать соавтором книги, но немножко перестарался – и стал ее персонажем.

История осады OZ: О художественном переводе

I. Чучело мыши

Мне было двадцать или около того, и я читал «Мешок с костями» Стивена Кинга. Роман о романисте, который после смерти жены уезжает в глушь и там пытается справиться с горем. Герой живет в доме, населенном призраками, и то и дело слышит, как звенит колокольчиком чучело мыши, что висит на стене над камином.

С этой мышью было что-то не так, я каждый раз спотыкался об нее в тексте. Что именно Кинг пытается тут сказать? Чучело мыши на стене, думал я, это довольно эксцентричное дизайнерское решение, а главный герой вовсе не выглядит эксцентриком. Да и вообще, я никогда не слышал о такой традиции – делать из мышей декоративные чучела. Еще и с колокольчиком. Я так и представлял себе: камин, на нем на задних лапках стоит мышь (не могла же она в самом деле висеть) и держит в передней лапке колокольчик. Мне стало интересно, и я полез в оригинал и обнаружил там… лося. Переводчик Виктор Вебер перепутал слова mouse и moose. Все встало на места: над камином у героя висела голова лося с колокольчиком в носу.

Помню, я схватился за голову – как? Как можно было допустить такое? Я понимаю, никто не идеален, но неужели никто не вычитывал перевод перед отправкой в типографию?

Это потом я узнал о печальной судьбе романов Стивена Кинга в России и о том, какие причудливые штуки вытворяет Вебер. Для меня это стало откровением: оказывается, перевод может отличаться от оригинала. А в том, насколько комичными – или, наоборот, трагичными – могут быть отличия, я убедился на личном опыте спустя всего каких-то пять лет.