Ночная тревога

Но нога словно приросла к шее. и все попытки были безрезультатны.

Собрался консилиум соседей. Каждый давал свой совет. Подвыпивший дядя Ваня авторитетно заявил, что в таких случаях ноги отпиливают. Это заявление чудовищным образом подействовало на мою психику!

Ногу вернули на место в больнице.

Учителя я встретил на улице через месяц.

— Здрасьте! — опасливо бросил он мне и чихнул в мохеровый шарф. — Выздоровели?

— Как будто, — с вызовом ответил я. — А вы, вижу, хвораете?

— Простуда, — скорбно ответил знаток индийской гимнастики. — Еще радикулит проклятый разыгрался… Сейчас лечусь у одного потрясающего специалиста. Травками. Крапивка в сыром виде, лопухи… Самое модное лечение! Кстати… — Он посмотрел по сторонам и, взяв меня за пуговицу, конспиративно добавил — Могу дать телефон…

ПУГОВИЦЫ ДЕ ФАГОТА

Сема Квазин слыл в нашем отделе человеком начитанным, знающим всю мировую литературу вдоль и поперек и потому вызывающим к своей особе чувство благоговения и почтения. Сема пользовался успехом у женщин, директор его безгранично уважал, а мы, как я уже сказал, просто перед ним благоговели.

Вообще-то, если по правде, был Сема всего лишь экономистом, причем экономистом заурядным; прогулов и ляпсусов, допущенных им, не смогла бы счесть и институтская электронно-вычислительная машина, перегоревшая, кстати, по его вине, но чего не простишь образованному, интеллигентному человеку? Бывает… Зато как приятно находиться в одной комнате с такой личностью, слушать ее. Вот Сема входит в дверь.

— Дом мой — работа, радость моя — труд, смысл мой — деятельность! — заявляет он с порога и добавляет: — Слова лирического героя последней поэмы Эвелин Кобо. Потрясающая вещь! Прочел единым духом за вчерашний день и сегодняшнюю ночь! Какая экспрессия, эмоциональность, публицистичность, наконец, черт ее дери!

Конечно, о том, что Сема опоздал на два часа, все забывают и слушают его, раскрыв рты. А Сема во весь голос повествует о Кобо и о накале страстей, пронизавших поэму.

Об опоздании, вероятно, хочет высказаться начальник, но, едва он пытается произнести первое слово, Сема повелительно обрывает его:

— Евлампий Фомич! Нет, нет, подождите, не надо слов! Не надо слов, они лишь отраженье суеты, как говорила мисс Бодли в романе Пьера Суинтона. Дайте сказать мне! Какие у вас пуговицы?

— Какие-какие… — бормочег Евлампий Фомич. — Круглые, разумеется…

— Я понимаю, что не квадратные, — заявляет Сема с нехорошим смешком.

Евлампий Фомич внимательно осматривает свои пуговицы. Затем Евлампий Фомич машинально берет штангенциркуль и измеряет их диаметр.

— 12 миллиметров, — говорит он с запинкой.

— 12 миллиметров! — снисходительно отзывается Сема. — При чем здесь миллиметры, когда у вас пуговицы… черные!

— Ну, — говорит Евлампий Фомич. — Черные. Черный пиджак, черные пуговицы…

— А вы читали Огюстена де Фагота? — прищуривается Сема. — Нет?! Товарищи, — оборачивается он во все стороны со смехом, — он не читал Огюстена де Фагота! Ха! Ха! Ха!

Все тоже начинают подхихикивать, хотя Огюстена де Фагота, могу поклясться, не читал никто.

— Так вот, — мрачнея, произносит Сема. — Пора знать, что современная проза в лице Фагота осуждает дурной вкус века минувшего. Черные пуговицы с черным пиджаком — это минувший век, товарищи, серость, нивелировка, боязнь контрастов, примирение противоположных начал. Контраст в характере и контраст в одежде — как бы символические средства, используемые романистом для выделения основной идеи: нет — однотонности! Это, конечно, трактовка литературных критиков группы Франсиско Виолончелли. Но я такого же мнения, Евлампий Фомич! Читайте роман «Контрасты». Правда, у нас он еще не переведен, повинна инерция. Но арабской версией с подстрочником я располагаю, так что…

В обед Евлампий Фомич уходит в магазин за белыми пуговицами, а Сема подсаживается к секретарю Аллочке.

— Вы читали стихи Бернардо Потоцкого? — спрашивает он. — О, это великолепие поэзии, ее остраненность и волшебство…

Аллочка смотрит на Сему влюбленными глазами. Сема такими же глазами смотрит на красивые Аллочкины колени, дрожащие осиновым листком.

— Вы хотите узнать о страстях, владевших поэтом? — спрашивает Сема вкрадчиво.

— Хочу… — лепечет Аллочка.

И изучение биографии и страстей поэта назначается на семь часов вечера. Встреча у входа в парк «Сокольники».

Хорошо быть начитанным!

Недавно я приболел. От имени коллектива меня пришел навестить Сема. Сема принес торт и цветы.

— Цветы — это квинтэссенция жизни! — провозгласил он уже в прихожей. — И пусть она перейдет в тебя… Так говорил великий Тургенев.

— В «Муму»? — хмуро сострил я.

— Н-да, — неопределенно отозвался посланец соболезнующих масс. — Тургенев — сила.

Только тут до меня и дошло! Я встал, взял Сему за руку и подвел к книжным полкам.

— Найди, — сказал я, — найди у Тургенева эти строки. Я хочу видеть их в типографском варианте.

— Это строки из письма к… кому-то, — не моргнув, сказал Сема.

— Тут полное собрание писем, — сказал я. — Ищи.

— Это письмо опубликовано в дополнении к полному собранию, — отбивался Сема. — А дополнения у тебя нет.