Раскова откинулась на спинку стула. Такое поведение должно повлечь наказание, может, даже трибунал за нарушение субординации или даже за предательство. Но в данном конкретном случае виновной окажется именно она, ее командир. Ее обвинят в некомпетентности. Это дойдет до ушей Сталина. А ведь она приложила столько сил, чтобы Сталин лично поручил ей сформировать исключительно женскую авиационную группу.
Марина Раскова прекрасно помнила свою давнюю встречу с Аней. Сначала она колебалась — настолько хрупкой казалась ей девушка. Непонятно почему, но она все же решила выказать Ане доверие. Теперь же Раскова оказалась приперта к стенке, и в данном случае ей лучше промолчать.
— Через две недели покажешь, на что ты способна, — заключила Раскова и указала Ане на дверь.
Аня вытянулась в струнку и отдала честь, едва сдерживая восторг.
Голюк, со стиснутыми зубами, затаился в коридоре. Он поспешно отпрянул, чтобы Аня не узнала, что он за ней шпионит. Из разговора, услышанного через приоткрытую дверь, он не упустил ни слова.
Глава 16
Павел с Василием ночью выехали из Ростова в направлении Волгодонска. Этот город находился меньше чем в трехстах километрах, но, свернув с окружного шоссе, дядя двигался не по крупным трассам, а по проселочным дорогам. Ехали молча. Радио перестало ловить, зато мотор тарахтел вовсю. Павла его звук угнетал, а Василия обнадеживал. Павел очнулся, когда забрезжил хмурый рассвет. Столь робкий, что ясной погоды ждать не приходилось.
Павел прочистил горло; его тяготило вынужденное сосуществование с дядей в тесном пространстве. Стихийный обольститель, Павел вечно хлопотал, чтобы обаять всех окружающих. Вот и теперь ему хотелось наладить с дядей нормальные отношения, настроить Василия на сочувственное, а то и дружественное восприятие племянника. Недолго думая, Павел пустился плести истории, хотя бы просто для того, чтобы услышать, как те прозвучат в салоне этой колымаги.
— Нашим успехом мы были обязаны Саше, и это была его идея. Он меня вовлек в свой проект. Теперь я потерял все, его, свою жизнь, все… Я ведь маме тогда говорил чистую правду. А Саше каждый день долбил, что это слишком опасно, что мы найдем что-то другое и ну их к черту, эти деньги.
Василий молчал, даже ухом не повел. Павел пошел ва-банк.
— Без Саши я ноль. Кусок дерьма… — произнес он, прищурившись и глядя на дорогу.
Василий крепче вцепился в руль и нахмурился.
Повисшая тишина показалась Павлу вечностью. Наконец дядя хрипло произнес:
— Тогда тебе не остается ничего другого, как совершить поступок, которым ты сможешь гордиться… Конечно, я не имею в виду ту фигню, которой вы занимались до сих пор.
Последние слова прозвучали как пощечина. Василий не заглотил наживку. Сейчас от него поблажек не дождешься. Нужно придумать что-то поубедительнее.
Павел закусил губу. Ответить ему нечего, лучше промолчать.
Павел умел пудрить мозги не только окружающим, но и самому себе, показывая положение дел в выгодном для себя свете. Теперь он утешался размышлениями о том, действительно ли дядя сердит на него за «ту фигню» или просто злится, что племянник ворвался в его логово волка-одиночки.
Павлу было не по себе. Он всегда легко располагал к себе людей, а тут, поди ж ты, эти двое не желают поддаваться его чарам: дядя и Ирина.
Он включил телефон. Ирина так и не написала. Павел старался не читать оскорбительные сообщения друзей и поздравления подписчиков, все еще убежденных, что это была не трагедия, а гениальная постановка. Он набрал сообщение той, кто — если он честен сам с собой — столь же прочно занимала его мысли, что и Сашина гибель. «Мне нужно провернуть одно дельце. Вернусь через несколько дней». Подумав, Павел добавил: «Не бойся, я скоро вернусь, займусь Владимиром, отдам ему деньги». Затем он стер сообщение. Потом снова набрал то же самое, отправил и сразу выключил телефон, будто тот жег ему руки.