Ночная ведьма

Павлу, погруженному в свои планы, было невдомек, что дядю сжигает затаенная ярость. Всякий раз, когда Василий делал глоток водки или пытался снять напряжение разговором с племянником, его гнев был готов вырваться на свободу. В ходе разговора то выражение лица Павла, то его неуместное словцо рисовали Василию ужас случившейся трагедии и зловещую роль в ней племянника, роль, которую тот отказывался признавать. Легкомыслие и очевидная неспособность парня ощутить вину были для Василия невыносимы. В такие минуты дядя вскакивал и выбегал в другую комнату, не дожевав бутерброд или оборвав себя на полуслове.

На четвертый день Василий велел племяннику принять душ и одеться.

— Мне предстоит вылазка. Ты мне поможешь.

Они забрались в фольксваген, которому было лет двадцать, не меньше. Вентилятор отопления заработал только после крепкого удара дядиного кулака.

На развале спортивных шмоток Василий выхватил две пары парусиновых штанов, три футболки, флисовый джемпер, все это он торопливо прикладывал к Павлу и навскидку решал, годится или нет. Дядя заставил примерить пару треккинговых ботинок, тут Павел заподозрил недоброе и попытался увильнуть. У него не было ни малейшего желания тащиться с дядей в экспедицию. Он хотел только немного отсидеться в тишине, и если дядюшка свалит, то почему бы не назначить в квартире встречу-­другую с ростовскими малышками.

— Я с удовольствием буду поливать твои цветочки…

Василий не удостоил племянника ответом. Он был не из тех, кто разводит цветочки. Его взгляд был настолько красноречивым, что Павел перестал сопротивляться: понял, что дядю от него того и гляди стошнит…

Потом они зашли в ближайший универсам, купили провизию на несколько дней: сухари, квас, печень трески, черный чай, копченый сыр, черный хлеб, сало и несколько бутылок водки.

Вернувшись домой, Василий под тоскливым взором племянника вытащил два рюкзака. По мере наполнения рюкзаков планы Павла рушились. Какого черта они будут мотаться по лесам и болотам с лопатой, киркой, котелком и растрепанными картами полувековой давности?

— Ты понесешь палатку, — сообщил Василий, засовывая вглубь рюкзака тяжелый, смотанный рулоном брезент, от которого пахну́ло плесенью.

Дядей все больше овладевал странный энтузиазм, а Павел с нарастающей тоской поглядывал на диван, с которым предстояло расстаться. Сердце заныло от грядущих тягот: ночей под открытым небом и мозолей на ногах.

Дядя ободряюще треснул его по затылку, и Павел закашлялся.

— Попробуй поспать, Лис, я разбужу тебя очень рано, нам предстоит славная прогулка. Ты должен быть в форме! На этот раз подвергаться риску будешь ты.

Дядя улегся спать одетым. Павел в темноте видел его открытые глаза, устремленные в потолок. Ни дядя, ни племянник в эту ночь так и не заснули.

В голове Павла брезжили гиблые болота и залитый дождем хмурый осенний подлесок, и он, закинув руки за голову, поймал себя на том, что тоскует по Чертанову. Его беспокоил дядин азарт, и ему было страшно представить, что же его дядя так жаждет откопать.

Глава 15

Авиабаза в Энгельсе,

1942 год

— Что происходит?

На авиабазе творилось ­что-то непонятное. Все женщины — летчицы, штурманы и механики — взволнованно устремились в большой, служивший столовой зал, где в полном составе собралось высшее руководство. В битком набитом людьми помещении повисла мертвая тишина. Девушки боялись услышать страшные новости. Уж не разгром ли на фронте? Некоторые в тревоге заламывали руки. Только бы все их старания не оказались напрасными, молили они. Только бы у них остался шанс ринуться в бой и проявить себя наилучшим образом. Только бы вой­на еще не закончилась!

Вместо Марины Расковой вперед вышел Голюк и сказал:

— Сегодня утром один из наших летчиков разбился.

Никто не шелохнулся. Политрук отдал должное отваге и самоотверженности погибшего, но умолчал о том, насколько эта потеря была бессмысленной и глупой. Женщины так и не узнали о настоящих обстоятельствах гибели Сергея Панчука. Голюк угрожал расправой в случае, если ­кто-то из летчиков проговорится, но те и сами предпочитали молчать. Пилоты хорошо знали привычки своего товарища, и если бы ­кто-то из начальства узнал о его проделках раньше, то Панчуку неминуемо грозил бы расстрел.

Сергей был прекрасным летчиком-­истребителем. Почти с закрытыми глазами он мог выполнить штопорный ординарный переворот, хотя использовал его больше как орудие соблазнения. При виде работающих в поле или идущих по дороге женщин он резко снижался, а потом закладывал крутую петлю Нестерова. А бывало, высовывался из кабины и бросал женщинам букет цветов. Сегодня этот маневр — казалось бы, отработанный — дал сбой. Ошибка расчета высоты. Сергей и сам сказал бы, что умер героем, и это было в ­какой-то мере правдой.