Ночная война

Не научились ещё в Советской стране делать полноценные глушители: выстрел спугнул с дерева стаю птиц, они умчались с пронзительными криками – мёртвый подполковник завалился в траву. Привал подошёл к концу.

– Мы ему поверили товарищ лейтенант? – мрачно спросил Уфимцев, когда он закончил трансляцию последних известий насчёт того, что нас всех окружили и немцам теперь ничто не мешает дойти до Москвы.

– Он ведь мог и соврать… В чём-то мог, – пожал плечами Глеб. – Но общая картина все равно удручающая: мы потерпели поражение; уцелевшие части отступают к Можайску; наша дивизия сгинула в Вяземских лесах, но искать её надо, в противном случае мы станем дезертирами. Сейчас мы находимся в немецком тылу, где раньше было много наших войск. Надеюсь районы, по которым пойдём, немцы ещё не зачищали. Попробуем выйти к Вязьме, это порядка двадцати пяти верст. Не найдем свой полк – примкнём к другому.

– Долго же нам идти придётся!.. – вздохнул Боровой.

Первые километры Шубин сверялся с картой, потом оставил эти бессмысленные занятия. Окраину леса заблокировали немецкие танки, на обширном поле разбили палаточный лагерь, доносились грубые окрики, хлестали одиночные выстрелы – немцы согнали в овраг сотню военнопленных и не знали, что с ними делать. Помимо танкового подразделения, между лесными массивами, расположился пехотный батальон – идти сквозь эти порядки было гиблым делом. Шубин принял решение: повернуть на север, обойти расположение врага. Провизии не было, воду набрали в ручье и тем пришлось довольствоваться.

Колонна из восьми человек двигалась по лесу, вскоре вышла на просёлочную дорогу. В этом районе держали оборону другие части, здесь же они беспорядочно отступали. Просёлок петлял между перелесками, тянуло гарью, справа находилась деревушка: там всё выгорело дотла, живые существа не попадались. На проезжей части зияли воронки, в кювете валялась перевёрнутая полуторка с красным крестом на борту – снаряд упал перед капотом, двигатель был вывернут наизнанку, погибли все, кто находился в машине – человек восемь, включая водителя и санитара в белом халате. Тела разлагались, обросли трупной сыпью и местные падальщики, похоже отвели душу. Красноармейцы отворачивались, проходя мимо.

За перелеском ещё одна страшная картина: на опушке лежали две женщины в форменных юбках и гимнастёрках, видимо, служащие медсанбата, судя по заплечным сумкам, с красными крестами, девушки при жизни были молодые, симпатичные, у темненькой из под пилотки торчали задорные кудряшки, на лицах, изъеденных мертвецкой сыпью, застыло страдание, под рукой у брюнетки лежал ТТ. Обе были застрелены в сердце, очевидно, самоубийство. Что тут случилось? Немцы догоняли? Отчаяние затмило разум? У них имелся один пистолет на двоих: сначала светленькая покончила с собой, а возможно по договорённости, вторая в неё выстрелила, потом в себя… Потрясённые разведчики стояли над телами, дыхание перехватило: женщины никогда не станут стрелять себе в висок, это мужская прерогатива.

В деревню вошли осторожно, убедившись в отсутствии неприятеля, населённый пункт на десять дворов. Здесь отступало советское подразделение, дорогу растоптали, в канаве валялся разбитый станковый пулемет, взрывом опрокинула гужевую повозку, над трупом лошади кружили мухи, тела погибших раненых хранить не стали, даже с дороги не убрали – просто укрыли плащ-палатками. В деревне свирепствовал ветер: носил золу и мусор; тоскливо завывал в обугленных дымоходах. Ещё одна разбитая полуторка; за косогором, взорванная чёрная Эмка, всё пространство вокруг нее было залито кровью. Пришлось уйти с дороги – проезжая часть превратилась в сплошную воронку. У опушки березняка лежали несколько тел – опять запершило в горле. Шубин невольно остановился, люди молчали, словно в рот воды набрали. Ещё одна группа военнослужащих Красной Армии покончила с собой: все они представляли командно-начальствующий состав: от младшего лейтенанта, до майора. У одного из погибших в петлицах отсвечивали ромбики старшего политрука – не помогла вера в непобедимость марксистско-ленинских идеалов, каждый стрелял себе в голову из личного табельного оружия. Очевидно, постояли кучкой, покурили, о чём свидетельствовала горка окурков, потом разошлись, словно стыдились того, что собрались сделать… Пару дней уже прошло – трупы стали серыми, пятна разложения уродовали лица, тоскливо таращился в осеннее небо двадцатилетний лейтенант: дрогнула рука, когда он нажимал на спуск – пуля выстригла борозду в черепе…

– Прошу меня простить, товарищ лейтенант, но это трусость, – мрачно пробормотал Курганов. – Жалко людей, но они пошли по пути наименьшего сопротивления – избавились разом от проблем, бросили на произвол судьбы своих солдат. Ведь это, считай, все командиры. Отступавшей здесь части нет.