Ночная Земля

Воистину, это было великое путешествие, и оно познакомило меня со многими людьми, узнать которых значило полюбить их. Тем не менее более встречаться нам не пришлось, потому что в жизни нашей не было свободного времени: каждый из нас трудился ради общего блага и безопасности Редута. Конечно, мы всегда много путешествовали, но людей были миллионы, а я был еще очень молод. Итак, где бы я ни оказывался, повсюду рассказывали о Втором Убежище. Когда у меня находилось время, я знакомился с книгами о нем и прочел изрядное их количество. Некоторые древние труды говорили о Втором Убежище как о реальном факте; но теперь Анналы читали лишь Ученые, которые сомневаются во всем, а не только в том, что прочли. Так уж среди них заведено.

Однако сам я никогда не испытывал даже малейших сомнений в том, что Второе Убежище действительно существует, – с того самого дня, когда впервые услышал о нем от нашего Мастера над Монструваканами, занимавшего со всеми своими помощниками Наблюдательную Башню на вершине Пирамиды.

Тут позвольте мне сказать, что мы с ним были как родные и нас связывала тесная дружба, хотя он был зрелым мужем – а я еще юнцом. Словом, когда мне исполнился двадцать один год, он назначил меня на службу в Наблюдательной Башне. Мне весьма повезло, потому что в огромном Редуте такое назначение считалось огромной удачей, ибо и в те дни тайны внешнего мира привлекали людей, как нас сейчас привлекают астрономические загадки.

Не хочу, чтобы вы подумали, что я добился подобной чести лишь по дружбе с Мастером над Монструваканами; выбор его был обусловлен весьма вескими основаниями. Дело в том, что я был наделен загадочным даром – в Редуте его называли Ночным Слухом, хотя эти слова не точны и описывают отнюдь не все. Дар сей посылался нечасто, и среди населявших Пирамиду миллионов не было никого, кто владел бы им в большей степени, чем я.

Посему я мог слышать невидимые вибрации эфира без записывающих инструментов и много лучше других различал постоянно приходившие из вечной тьмы вести. Представьте, как вслушивался я во мрак, мечтая услышать голос, не певший в моих ушах целую вечность; впрочем, он часто звенел в моих снах-воспоминаниях, так что мне даже казалось, что Мирдат Прекрасная шепчет моей душе сквозь дрему далеких веков.

И вот однажды в пятнадцатом часу, во Время Сна, бодрствуя, я размышлял о любви, все еще жившей в моей душе, и дивился тому, что память о любимой с незапамятных времен сохранилась в моих воспоминаниях и мечтах. И столь чистой и четкой вдруг сделалась моя память, что грезы, вполне подобающие молодому человеку, вдруг открыли мне затерявшуюся в эонах Единственную во всей ее нежной красе.

Застыв на месте, внемля только своим мыслям, я вдруг с восторгом вздрогнул, словно от удара, ибо до моего Духовного Слуха донесся шепот.

Четыре года, с семнадцати лет, я ждал – и вот наконец услышал его. Голос этот я узнал в тот же миг. И все же – наученный мудрости – не назвал своего имени, но силой разума послал в ночь Слово Власти (это в той или иной степени может сделать каждый). Более того, я знал, что та, что негромко звала меня, услышит Слово и без приборов, если это действительно Она. Ну а если я услышал лживый оклик Злых Сил, хитроумных чудищ или – как иногда случалось – доносившийся из Дома Безмолвия, который часто протягивал лапу к нашим душам? Нежить, создание тьмы, не способна произнести Слово Власти – так было от вечности.

Пока волнение сотрясало тело мое, пока я пытался прогнать напряженность, мешающую восприимчивости, Слух мой уловил вернувшееся из ночи духовное биение Слова Власти. И тут все доброе в моей душе вскричало: Мирдат! Мирдат! Мирдат! В это мгновение Мастер над Монструваканами вошел в помещение Наблюдательной Башни, где я находился; увидев мое лицо, он застыл на месте. Не обладая Духовным Слухом, Мастер был мудр и вдумчив, он весьма ценил мой дар и, кроме того, пришел от приемного инструмента. Уловив искаженное прибором биение Слова Власти, мой друг принялся искать меня, чтобы прибегнуть к возможностям моего дара.

Я уже рассказывал ему свою повесть, говорил о своих думах, воспоминаниях, и о пробуждении в Пирамиде, и о том, что было до того. Мастер внимал мне с сочувствием, со смущенным и удивленным сердцем; в те времена человек имел возможность спокойно рассказывать такое, что в нашем столетии сочли бы глупостью или прямым безумием. Тонкие искусства, результаты неведомых нам исследований позволили людям научиться понимать многое из того, что ныне еще закрыто для нашего восприятия… так и мы невозмутимо внимаем речам, которые во дни наших отцов назвали бы бредом.

Рассказывая Мастеру о произошедшем, я продолжал вслушиваться, однако как будто бы ничего не слышал, кроме отголосков далекого смеха. В тот день ничего более не произошло.