«Ночной человек»

У Трофимова не было выбора, и, хотя он колебался, его молчаливое размышление было равносильно согласию, даже приказанию.

Засухин сбежал, вернее, сорвался с высоты и, согнувшись, пересек открытое пространство, чтобы исчезнуть в густых бурьянах незасеянных огородов.

Ни на секунду не отрываясь, следил Трофимов за слабыми движениями высоких будыльев, обозначавшими передвижение разведчика, Засухин подползал к доту.

Впереди пологий склон. Трофимов видит, как, ни на минуту не задерживаясь в естественном укрытии, выскакивает Засухин и как потом сокращается расстояние между ним и стеной разрушенной конюшни. Трофимов закрывает на секунду глаза. Открыв их, он отчетливо видит, как, широко размахнувшись, бросает Засухин первую гранату. Он бросает вторую, затем третью, но гранаты не достигают цели; бетонированный дот неуязвим. И Засухин, хромая, отбегает в сторону.

Трофимов понимает и боится понять маневр раненого разведчика. Засухин бежит наискось, достигает стены конюшни, затем бежит почти вплотную. Видно, как он в упор, с расстояния вытянутой руки, бросает что-то в узкое отверстие амбразуры. Потом он падает. Над конюшнями встает коричневое облако, летят и кружатся взброшенные вверх обломки и камни.

Люди, лежавшие на огороде, поднимаются. Поднимается и бежит Трофимов. Земля стонет от тяжелого топота.

— Ура-а-а-а!.. — гудит впереди, и этот гул нарастает, ширится, заглушая крики и выстрелы.

Изменившимся, надрывным голосом кричит сержант Канев:

— В штыки, братцы!..

— Ура-а-а!..

Трофимов бежит, размахивая пистолетом. Совсем близко вырастают темные вражеские фигуры. Он на ходу стреляет в искривленное от страха и злобы лицо, выглянувшее из-под рогатой каски. Потом перед ним встает человек. Он одет в темно-серую одежду и держит автомат. Он направляет автомат на Трофимова.

Трофимов не успевает подумать об опасности. Между ним и темно-серым человеком проносится зеленая гимнастерка. Это Евстигнеев. Он подбегает к автоматчику — и тот падает…

Потом Евстигнеев бежит дальше. Отчетливо видно, как, пыля по дороге большими сапогами, удирает от него плотный, толстозадый немец. Евстигнеев выбрасывает вперед руки с автоматом и стреляет ему в спину…

— Ура-а-а!..

Клубится пыль, густая, тяжелая. Позади остаются дома, обгоревшие, со снесенными крышами.

«Это — Ряхово», — думает на бегу Трофимов и вдруг чувствует, что именно это Ряхово он уже видел когда-то, и что оно бесконечно ему дорого и близко, и что он всегда, не переставая, любил это Ряхово, не зная его. И жадность, та самая жадность, о которой говорил Засухин, овладевает им…

«Мое Ряхово!» — радостно думает Трофимов.

Он останавливается и видит, как выходит к большаку первое отделение и как далеко впереди бегут и падают темно-серые фигуры врагов.

По дороге уползает танк… Около него один за другим рвутся три снаряда. Некоторое время он еще движется, движется бестолково, не сходя с места. За ним тянется сорванная гусеница.

— Командный пункт переносится в сад левее желтого дома! — кричит Трофимов.

Он снимает каску и расстегивает ворот гимнастерки. Сидя на краю воронки, еще пахнущей пороховым дымом, он пишет донесение. Медленно нарастающий грохот заставляет Трофимова подняться. На запад, в глубь вражеской обороны, то поднимаясь, то опускаясь на частых луговых буграх, бурей проносятся зеленые танки. Пыля, чадя, грохоча, они врываются на улицу села. Прижавшись к башням, сидят автоматчики.

Через село проходит грохочущий стальной ураган.

Бойцы Трофимова вскакивают, машут касками, некоторые пробуют бежать за танками, и он чувствует, что и ему неудержимо хочется бежать, кричать, участвовать в этом движении.

За танками катятся машины. Большие, грозные, они сверкают матовой зеленью шлемов мотопехоты, щетинятся штыками и дулами автоматов.

19

Качаются носилки, и, свесившись с них, в такт шагам санитаров качается большая мирная рука.

Санитары ставят носилки наземь.

С пугливым любопытством подходит к ним маленькая восьмилетняя девочка. У нее бледное лицо от долгой жизни в землянке, а сквозь грязную разорванную рубашку видна исхудалая и слабая грудь.

— Дяденька ранетый? — спрашивает она.

— Раненый.

Она со страхом смотрит на черные усы и бледное лицо. Но вот рука Засухина шевелится, поднимается, шарит по груди и достает из кармана разорванной гимнастерки кусок сахара. Он дает девочке один кусок. Другие падают в пыль на дорогу… Потом бессильно опускается рука. Она лежит на жесткой, вялой траве, точно лаская и успокаивая шершавую землю. А под носилками растет и темнеет большое влажное пятно.

Подходит Трофимов. Он понимает, что Засухина больше нет.

Понимает, но все-таки спрашивает:

— Жив?

Один санитар досадливо крякает, другой молчит. За них отвечает девочка. Она поднимает на Трофимова васильковые глаза. За щекой у нее кусок сахара.

— Сперва дяденька живой был, а потом мне сахару дал и вовсе помер.

Трофимов достает из кармана то, что отдал ему Засухин. В бумажнике орденская книжка и сложенный вчетверо листок почтовой бумаги. На листке очень круглым, по-детски неуверенным, съезжающим вниз почерком написано: