«Ночной человек»

Село Ряхово осталось влево, когда, подойдя к болотистой опушке, Засухин рассмотрел белевшее шоссе. Место было тихое, но опасное: у небольшого мостика на шоссе постоянно стоял часовой. Поэтому Засухин обошел его стороной и, постепенно замедляя шаги, вышел на дорогу, затерявшуюся во влажном осиннике. Дорога была хорошо укрыта, и поэтому немцы охотно ею пользовались. Опустившись на землю, Засухин выполз на полотно, развернул плащ-палатку и накрылся ею, стараясь не тревожить густую глинистую пыль. Вспыхнувший под палаткой фонарь помог определить: по дороге недавно проходили автомашины, по обочинам были видны следы велосипедных покрышек.

Летом лес никогда не бывает тих. Даже в самую безветренную погоду он полон слабых звуков, непонятных и тревожных. Но Засухин научился распознавать лесные шорохи и не обращал на них внимания. После полуторачасового ожидания он увидел, как по дороге, слабо освещая бурую пыль полупритушенными фарами, быстро прошел, по-видимому, порожний грузовик. Засухин пропустил его. Рисковать он не хотел. Спокойно присел под осину, отдыхая и с наслаждением дыша грибным воздухом густого осинника.

Около двух часов ночи далеко на дороге показался маленький колеблющийся свет велосипедного ацетиленового фонаря.

Велосипедист не очень торопился. Избегая густой пыли, он ехал бровкой, и было видно, как подпрыгивал и качался фонарь, когда машину подбрасывали корни деревьев. Засухин услышал легкое металлическое дребезжание, а затем шелест резиновых покрышек.

Он положил на землю автомат и, прильнув к дереву, приготовился к броску. Было мгновение, когда казалось, что свет фонаря упадет на разведчика, но луч скользнул мимо.

Засухин шагнул вперед.

Вероятно, велосипедисту показалось, что его сшибла неожиданно развернувшаяся очень сильная стальная пружина. Седло машины выскользнуло из-под него, он повис в воздухе, а затем опустился в пыль: Засухин не сбросил, а положил его.

Все это произошло, если не считать приглушенного пылью падения машины, почти бесшумно. Испуганный велосипедист хотел крикнуть, но сделать этого он не успел. Рука схватившего его человека, очень большая и очень крепкая, безжалостно и грубо зажала ему нижнюю половину лица.

Пленник рванулся, до предела напрягая свои силы. Разведчик удержал его. Немец попытался схватить его за горло, но он еще крепче сжал пальцы правой руки. Пленник застонал и обмяк. Тогда Засухин медленно приподнялся и несколько высвободил лицо противника.

— Сдаешься или капут?! — тихо спросил он и, взяв немца за руку, стиснул ее и прижал к земле.

Едва ли сам Засухин сознавал, как последовательны и необходимы были его движения. После первых почти бессознательных рывков немец получил время только для того, чтобы убедиться в своем бессилии.

— Сдаешься или капут? Ну? — подождав немного, совсем спокойно сказал Засухин. Ни гнева, ни злобы в этом коротком вопросе не было, голос Засухина звучал властно и угрожающе.

Немец что-то пробормотал. Понять его было невозможно, но по обмякшей мускулатуре Засухин узнал, что он сдается.

— Не шуми! — шепотом сказал он и освободил лицо пленника. — Вставай! Ну?

Немец мог не понимать слов, но инстинкт безошибочно подсказал, что ему надлежало делать: следовало повиноваться так, как он не повиновался никому ни разу в жизни, — до полного отказа от самостоятельных движений.

Теперь Засухин не торопился. Сняв с немца автомат, он не побоялся нагнуться, чтобы отбросить в кусты лежавший на дороге велосипед. Потом толкнул пленника в спину и повел его впереди себя.

9

Перед Трофимовым на столе лежат часы Засухина. Большие, с темным желтым циферблатом, они напоминают лицо хозяина; стрелки их, показывая без двадцати четыре, походят на опущенные книзу усы разведчика. Впрочем, так кажется от усталости.

Но об отдыхе нет и речи — нужно переодеть белье, помыться, побриться и обойти взводы.

Холодная вода несколько освежает. Намочив голову, Трофимов нарочно ее не вытирает — это дает недолгое ощущение прохлады.

Пленный стоит возле одного из солдатских блиндажей. Его узкоплечая фигура темным пятном выделяется среди выгоревших на солнце зеленых гимнастерок. При появлении Трофимова все вытягиваются и смолкают. Подражая другим, вытягивается и пленный. Он козыряет старшему лейтенанту, смешно поднеся к виску два пальца. Рука у него трясется.

О чем думает этот чужой, большеглазый, уже не очень молодой человек? Опустив руку, он улыбается жалкой, заискивающей улыбкой. Похоже, что он вообще ни о чем не думает, а просто радуется, что опасность смерти миновала и ему предстоит жить. Русские, по-видимому, не испытывают к нему ничего, кроме холодного и презрительного любопытства.

Пленному даже кажется, что он перехитрил русских. Отправляясь в поездку, он надел старое заплатанное обмундирование, и эта фальшивая бедность русским понравилась.

Один даже ткнул в заплату пальцем:

— Что же это Гитлер барахлишка для тебя пожалел?

Пленный вопроса не понял, а на всякий случай с готовностью ответил:

— Гитлер капут!