«Ночной человек»

Такое заискивающее смирение показалось противным. Евстигнеев, в первый раз увидевший живого врага, даже сплюнул.

— Это мы и без тебя знаем, что капут.

Потом, повернувшись к Засухину, стоявшему около дерева, он проговорил;

— Персона-то вам на этот раз нетяжелая попалась.

— Может, он курить хочет? — спросил кто-то.

Вопрос был задан так, точно речь шал о кормлении попавшего в клетку дикого животного.

— Мало ли чего он хочет! Они к сигарам приучены…

Пленному, должно быть, показалось, что будет лучше, если он прикинется простачком. Он достал из кармана губную гармонику и, что-то пробормотав, показал ее солдатам.

— Ну, ну, сыграй!..

Немец кивнул головой.

— Катуша, — проговорил он и поднес инструмент к губам.

Но неожиданное концертное выступление не имело успеха. Знакомая песня, исполненная на сиплом, непривычном для уха инструменте, звучала фальшиво.

Кто-то сердито крикнул:

— Будет шута валять!

— Песни и те крадут, сволочи! — проговорил другой.

В это-то время и подошел к блиндажу Трофимов. Глядя на пленного, он сказал Миусову:

— Обыскать и сейчас же отправить в штаб!

Увидев Засухина, Трофимов приветливо улыбнулся:

— А вы, старший сержант, теперь можете отдыхать.

Миусов аккуратно складывал на землю найденные в карманах пленного вещи. Кроме гармошки у немца оказался пакет со штабными бумагами, часы, синий носовой платок, портсигар, зажигалка, перочинный нож и объемистый бумажник с документами и деньгами, немецкими и советскими. Обилие денег снова вызвало недоброжелательство окружающих, но присутствие Трофимова сдерживало бойцов.

— Все! — проговорил Миусов, собирая сложенные на земле вещи.

— Нет, товарищ старшина, похоже, не все, — с усмешкой сказал Евстигнеев и ощупал пояс пленного. — Здесь вот, под пояском, что-то имеется.

— Вынь! — распорядился старшина.

На этот раз пленный подчинялся неохотно.

— Ишь, руки-то у него трясутся.

— Шнеллер! — счел нужным по-немецки поторопить Миусов.

— Чего это он там заховал?

Пленный прекрасно понимал, что от него требовали, но явно оттягивал время, возясь с пряжкой брючного ремня. От волнения на его лбу выступил пот. Под поясом, поверх майки, у него был ловко прилажен зашитый в клеенку объемистый, но плоский, облегающий тело сверток.

Миусов недоуменно повертел его в руках.

— Вскройте! — приказал Трофимов.

— Ножом пороть придется…

— Распорите.

Пока окруженный солдатами Миусов резал клеенку, пленный стоял молча, упорно глядя вниз.

— Деньги здесь!

— Деньги?

Аккуратно сложенные тысячами, лежали деньги, немецкие и советские.

— Либо казенные ему носить препоручили?

— Это в тайном-то месте?

— Ежели бы казенные, то наши зачем?

Раньше всех разрешил загадку Евстигнеев, зорко наблюдавший за Миусовым, считавшим деньги.

— Грабитель это. Вон сторублевая кровью вся залита.

— Разрешите-ка, товарищ старшина, ее глянуть.

Сторублевая кредитка пошла по кругу. Рассматривали ее молча, передавая из рук в руки.

Гневное молчание разрядил Засухин. Шагнув вперед, он выхватил у старшины пачку денег и, повернувшись к пленному, с силой швырнул их ему в лицо.

Очевидно, Засухин в эту минуту был страшен. Ужас отразился на лице немца, он весь сжался и, завизжав, кинулся бежать.

Снимая на ходу автомат, вдогонку за беглецом кинулся Засухин. Кое-кто поднял оружие, но Трофимов успел скомандовать:

— Отставить!

Немец и Засухин бежали слишком близко друг от друга.

Немцу уйти было трудно. Он пробовал кидаться в разные стороны, но обмануть преследователя ему не удалось. Тот точно догадывался о каждом маневре мечущегося беглеца, и расстояние между ними все время сокращалось. Это походило на детскую игру. Походило до тех пор, пока Засухин не размахнулся автоматом и на голову немца не обрушился страшный удар…

Засухин даже не посмотрел на убитого. Он медленно пошел обратно, вешая на ходу автомат.

10

Рота занимала выдавшийся вперед участок. Это была опушка старого соснового бора, густо прикрывшего изрезанную оврагами возвышенность. Ниже шло неглубокое болото, должно быть пойма полноводной когда-то роки, бесследно исчезнувшей с географической карты. Извилистые края болота отмечались порослями осоки и круглыми сизыми кустами тальника, а дальше отлого поднимались огороды села Ряхово.

Фронт долго стоял без движения, и бойцы успели обжиться в блиндажах, надежно укрытых капризными краями оврага и замаскированных густой зеленью. Система ходов сообщения связывала блиндажи со стрелковыми окопами, огневыми точками и далеко вынесенными наблюдательными пунктами. Обжились настолько, что блиндажи стали казаться чем-то родным и постоянным.

Но в последние дни у солдат начало складываться приподнятое и даже торжественное настроение. Из тыла шли неопределенные, но бодрые вести.

— Ехал я из госпиталя, — рассказывал побывавший в тылу солдат, — а по дороге все танки, все танки… Днем стоят замаскированные, а ночью идут… Здоровущие, броня на них — во! Никакой снаряд не возьмет.

— Снаряд-то, может, и не возьмет, а ежели старший сержант кулаком стукнет?

— Тут и Засухин ничего не сделает… И все новенькие идут и идут, и счета им нет… А артиллерии сколько!

— Несдобровать теперь немцу.