«Ночной человек»

«Черт бы его подрал! — сердито размышлял Трофимов: он знал, что из-за поднятого шума неминуемо придется объясняться с начальством. — Ох и всыплю обормоту!»

Однако, прислушавшись к голосу Коптева, невозмутимо продолжавшего свое чтение, он не мог не улыбнуться: «Да ведь это похлеще послания запорожцев!» Поэтому, встретив Миусова, он приказал:

— Коптеву дадите взыскание, если только… будут пострадавшие…

Пострадавшей от фрицевской стрельбы не оказалось, а конечный результат проделки Коптева получился совсем неожиданный. Вернувшийся в сумерках Ходжаев был весел, как никогда. Он объяснил:

— Их говорил — наш молчал. Наш заговорил — их сердился. Очень сердился — голова терял, голова из окопа показывал, я головам стрелял… Раз стрелял, два стрелял, потом три стрелял…

Однако Ходжаев казался чем-то обеспокоенным. Не прикоснувшись к котелку, в котором был оставлен обед, он разыскал Засухина.

— Старший сержант, вчера разведка ходил?

— Ходил.

— Право дороги лесом ходил?

— Ходил, — подтвердил Засухин.

— Тебя утром фриц собаком искал. Твоя нога запах давал. Собака землю нюх-нюх…

Старший сержант задумался. Обычно немцы применяли овчарок в тылу, разыскивая партизан. Появление на участке ищейки, несомненно, было результатом бесследного исчезновения велосипедиста со штабным пактом, и это не сулило ничего хорошего, — сегодня ночью Засухину предстояло снова идти в тыл врага.

Ходжаев хлопнул Засухина по колену:

— Тебе на разведка снова идти?

— Иду нынче, — ответил Засухин.

— Тогда я правильно делал — собака убил, фрица оставил. Тебе думал, тебе жалел.

Ходжаев по-детски весело хлопал разведчика по колену.

— Убил собака, а фриц пока живой ходит. Тебе собака мешать будет, а фриц нюх-нюх не может…

Засухин положил на плечо снайпера большую руку:

— Застрелил, значит, собаку? Это — спасибо тебе.

Довольный собой, Ходжаев шутил:

— Пускай собака счет идет. Фрица не бил, собака бил. Собака — фриц. С собакам восемь будет.

12

А на командном пункте тем временем происходило вот что: заранее предвидя тревогу в штабе полка, Трофимов объяснил по телефону причину разгоревшейся стрельбы. Как и следовало ожидать, разговор получился неприятный, но закончился довольно весело.

— Все-таки подтяните, старший лейтенант, — неопределенно приказал начальник штаба. — А потом еще… им у этого Коптева «серенаду» его заберите. Любопытно уж очень, шельмец, накатал. В третьем батальоне слышали, так животы надорвали.

В заключение разговора он совсем по-граждански взгрустнул:

— Сколько же талантов у нас пропадает! Вашему бы Коптеву институт кончить да фельетоны писать.

Получив приказание явиться на командный пункт к Трофимову, Коптев не подал вида, что ему не по себе.

— Ну, даст взыскание, а за что? Я ответить сумею. Ежели я Гитлера обложил, кто мне это запретить может? А разговорную трубу все равно не отдам, потому что она по моему голосу делана…

И все же, подходя к командному пункту, Коптев постепенно замедлял шаги. За короткие дни совместной службы он начал уважать Трофимова, и предстоящий разговор его тревожил.

— Разрешите войти, товарищ старший лейтенант.

— Войдите.

Трофимов ответил совершенно спокойно. Продолжая заниматься бумагами, он делал вид, что не обращает на Коптева никакого внимания, и, только уверившись, что боец терпеливо и, по-видимому, волнуясь дожидается разговора, повернулся к нему.

Смотря в упор в плутоватое рябое лицо солдата, он серьезно спросил:

— Товарищ Коптев, вы белье сменили?

Такого вопроса Коптев не ожидал и смешался.

— Не успел, товарищ старший лейтенант.

— Не успели? Почему?

— Занят был… Отлучался на время.

— Напрасно… Всем белье заменяли… Что же это вы, вшей разводить задумали?

— Заменю, товарищ старший лейтенант!

— Постарайтесь… Хорошо, что обстановка у нас, знаете, такая, что час или два большой разницы не составляют. Живем как на даче: когда захотел, тогда и переоделся, когда вздумал, тогда и отлучился…

Награжденный от природы чувством юмора, Коптев не мог не понимать насмешки, звучавшей в словах командира роты. Трофимов не щадил его.

— Если вы решили остаться в грязном белье, вас, конечно, отвлекло очень серьезное дело?

Коптев молчал, и Трофимов понял, что он сдается.

— Что вы делали, когда раздавали белье?

— Вы же знаете, товарищ старший лейтенант, зачем спрашиваете?

Тон у Коптева был смущенный, Трофимов подошел к нему.

— Я действительно все знаю и недоволен. Шутовской мат — не оружие, запомните навсегда. Это раз. Во-вторых, вы явились виновником перестрелки, которая только случайно не повлекла бессмысленных жертв. Это два. В-третьих, вы рисковали собой, прекрасно зная, что ваша жизнь принадлежит Родине, а ответственность за нее поручена мне… Это три…

Трофимов облокотился на стол.

— Я бы мог вам сказать и в-пятых, и в-шестых, и и седьмых, но все это вы знаете сами. Вы человек умный и веселый. Это хорошо. Тот, кто не унывает на фронте и умеет воевать, чего-нибудь да стоит. Но запомните: шуткам место в блиндаже, в товарищеской беседе… Взыскания я вам никакого не дам, но через полчаса вы принесете свой рупор и написанную вами «серенаду».

Коптев замялся: